Последний порог
Шрифт:
«Боже мой! — подумала Андреа. — Какое счастье, что я не еврейка, и как хорошо, что Чаба тоже не еврей!»
Проснулся Бернат с сильной головной болью. Сквозь приспущенные жалюзи в комнату вливался свежий утренний воздух. Бернат очень плохо спал и потому чувствовал себя разбитым. Вечером, в начале одиннадцатого, послышалась сирена воздушной тревоги, а затем по радио, прервав обычную программу, передали сообщение командования штаба противовоздушной обороны: «Объявляется воздушная тревога!.. Воздушная тревога... в Байе, Бачке... Пече...»
Бернату было уже за шестьдесят лет, и за свою долгую жизнь он привык к опасности. Он еще несколько месяцев назад знал о том, что западные союзники будут бомбить Будапешт, и считал, что в условиях войны этот шаг вполне законен. Он даже не утешал себя мыслью о том, что вблизи его квартиры нет никаких военных объектов: ведь от улицы Виктора Гюго до Западного вокзала по прямой не более одного километра, если не меньше, а при бомбежке с высоты в десять тысяч метров, если ее вести «ковровым» способом, рассеивание будет таково, что и его дом окажется в опасной зоне. Короче говоря, остаться в живых — дело случая.
Подавив зевок, Бернат потянулся, затем машинально закурил трубку. Андреа всегда ругала его за это, считая, что курить натощак вредно, словно он этого не знал. Но ведь он начал курить еще задолго до появления дочки на свет. Он сразу же закашлялся, а кашлял он тоже уже давно, хотя, если хорошо подумать, никогда серьезно не болел. Дочери же он обычно говорил, что вполне здоров, потому что она, как хороший врач, дважды в месяц самым внимательным образом осматривает его...
На какое-то мгновение Бернату показалось, что он увидел перед собой густые каштановые волосы дочери, ее голубые глаза и слегка вытянутое лицо, и он почувствовал какое-то теснение в груди. Ночью в районе моста Фердинанда было сброшено несколько бомб. Бернат с жильцами дома сидел в убежище. Сотрясение было таким, что они сначала подумали: в пятиэтажный дом над ними, видимо, попала бомба. Бернат так испугался, что ему лишь с трудом удалось скрыть от сидевших рядом людей охвативший его страх. И он тут же решил откровенно поговорить с Андреа, как только она вернется с дежурства.
Вот война и пришла к ним. Русские безостановочно продвигаются вперед. Пройдет всего несколько недель, и бои начнутся уже на границе. Но никто заранее не знает, сколько людей будет убито, хотя и убитым и раненым счет ведется, и никто из живых не знает, да и не может знать, когда же настанет его очередь.
Из ванной доносился шум воды — видимо, Андреа вернулась на рассвете и теперь моется, так как приходящая уборщица, по фамилии Ковачне, обычно заявляется только после восьми часов, а сейчас еще нет и семи. Голова у Берната раскалывалась, особенно болело в висках, казалось, даже лицо от бессонной ночи состарилось. Бернат отложил трубку, сел, почувствовав приступ сильнейшего кашля, несколько секунд пытался сдерживаться, но это ему не удалось.
Большое, массивное тело Берната так содрогалось, будто он плакал. Достав носовой платок, он приложил его к губам, с трудом встал и добрел до открытого окна. Постоял до тех пор, пока ему не стало лучше. Глубоко вдыхая прохладный воздух, Бернат наконец почувствовал облегчение.
Не слыша шума воды в ванной, он подошел к двери и тихо спросил:
— Это ты, Андреа?
— Я, папа, — услышал он голос дочери. — Я сейчас освобожу тебе ванну. Как ты себя чувствуешь?
— Да так себе...
— А я уже думала, что ты все легкие кашлем надорвал. — Голос Андреа доносился так глухо, будто она сидела под колпаком. — Ночью был большой переполох. На товарной станции бомба попала в длинный состав. Говорят, очень много жертв. Раненых развозили по больницам до самого утра.
— Нас тоже здорово потрясло, — поделился с дочерью Бернат. — Все думали, что бомба попала прямо в дом.
— Значит, не попала, — отозвалась Андреа. — Вода есть, да и потолок над головой цел.
Бернат молчал, думая о том, почему Андреа так весело настроена. Однако спросил он ее об этом только за завтраком.
— Отчего я весела? — с удивлением переспросила Андреа отца. — Это, пожалуй, преувеличение. Дело в том, что, если бы я тебе о событиях прошедшей ночи рассказала в трагических тонах, это бы ничего не изменило. Или ты, может, думаешь, что мне не было страшно? Еще как было! Теперь мне хочется обязательно уцелеть в те несколько месяцев, которые остались до конца этой проклятой войны.
Бернат отломил кусочек хлеба и, намазав его маслом, отправил в рот. Отпил из чашечки небольшой глоток кофе. Он, казалось, не ел, а священнодействовал. Боли у него несколько поутихли, а настроение улучшилось.
— Несколько месяцев... — повторил он. Солнечный свет падал ему на лицо, отчего седые волосы блестели. — Но до тех пор... Война еще только по-настоящему коснулась нас, и самое трудное еще впереди.
— Будущее покажет, кому повезет, а кому — нет. — Андреа допила кофе и поставила чашечку на стол. — Я не верю в приметы, — продолжала она, — но чувствую, что мы с тобой переживем ее. Было бы страшной несправедливостью, если бы нас разбомбили.
Бернат кивнул и встал.
— Несправедливость... Но опасны не только бомбардировщики... — Проговорив это, он направился в свой кабинет.
Андреа встала и пошла за отцом.
Оба сели возле маленького столика, закурили.
— Ты что-то хочешь сказать? — спросила дочь. Бернат откинулся на спинку, положил ногу на ногу.
Вопрос Андреа он пропустил мимо ушей.
— Я уже давно хотел поговорить с тобой, — сказал он. — О многом поговорить. Живем в одной квартире, а видимся от случая к случаю по нескольку минут. — Он посмотрел на часы: — В каком часу ты должна быть на работе?
— К двум. Но я еще намеревалась сходить в бассейн. А в чем, собственно, дело? — Ей не нравилось ни настроение отца, ни то, как он говорил: устало, с трудом. Сегодня он не шутил, как обычно, даже не поцеловал ее в лоб. «Наверное, ночная бомбардировка так повлияла на него, — подумала она, вспомнив, что утром он даже не просматривал газет, не делал обычных замечаний. — Мне следовало бы обращать на него побольше внимания. Он такой одинокий».
Словно угадав мысли Андреа, Бернат сказал: