Последний порог

Беркеши Андраш

Откинувшись на сиденье, Эккер улыбался. Однако очень скоро его прекрасное настроение улетучилось, и, чем ближе он подъезжал к казармам Хадика, тем сильнее его одолевали невеселые мысли. Свой план он составил превосходно, но не учел одного — Эрику. Если он последовательно претворит план в жизнь — а он должен это сделать, — то уже не сможет скрывать свое настоящее лицо. Еще несколько лет назад он знал: рано или поздно настанет момент, когда ему придется сознаться, что он является начальником группы особого назначения гестапо и штандартенфюрером одновременно.

Он даже не особенно страшился этого момента, так как тщательно готовился к нему и знал, что Эрика ему поверит. Важно было, чтобы она не узнала об этом раньше положенного, что означало бы: все сделанное им до этого момента получило совершенно другую окраску и приобрело другой смысл. На такой риск он не мог пойти.

— Поворачивайте обратно, Шульце, — бросил он шоферу.

Через десять минут они были дома. Эрика с испуганным видом спешила им навстречу. Эккер взглядом дал ей понять, чтобы она ни о чем не спрашивала: он ей все объяснит у себя в комнате.

— Дорогая моя, — сказал он, — немедленно собирай свои вещички и вечерним скорым уезжай в Берлин. Хильда поедет с тобой. Забери только свои туалеты, все остальное привезу я. — Девушка хотела было о чем-то спросить, но Эккер жестом остановил ее: — Ни о чем не спрашивай, моя дорогая, так как я сейчас ничего тебе не смогу сказать. Никаких причин для беспокойства нет, хотя причины для твоего отъезда имеются — это война. Скоро и я уеду отсюда.

Эккер сообщил о своем решении Хильде, добавив при этом, что она поступает в полное распоряжение мадемуазели.

— Паспорт, билеты — все в порядке, деньги у тебя есть. Мне будет очень недоставать тебя. Об одном хочу тебя попросить (это в наших общих интересах): не вздумай прощаться ни с Чабой Хайду, ни с его невестой. Если они сами будут звонить, не разговаривай с ними, а еще лучше будет, если ты вообще отключишь телефон. Понимаешь?

— Я вижу, что-то все же произошло, — проговорила девушка с тревогой. — Почему ты не хочешь мне сказать, что же именно случилось?

Эккер нервно закурил, подвел Эрику к окну. Осмотревшись, он шепотом, словно опасаясь, что их могут услышать, сказал:

— Сторонники Хорти намереваются поднять мятеж, вполне возможно, что дело дойдет до кровопролития.

— Об этом ты узнал в дороге?

— У собора я встретился с польским дипкурьером. Заметив меня, он остановил мою машину и все рассказал — он как раз ехал ко мне.

Эрика и на этот раз поверила Эккеру и поспешила в свою комнату, чтобы собрать вещи.

— Я пришлю за тобой машину. Шульце отвезет тебя на вокзал. — Трогательно попрощавшись с перепуганной Эрикой, Эккер сел в машину и уехал.

Вебер с нетерпением ожидал своего шефа в помещении венгерской контрразведки, где им временно отвели несколько комнат. В открытое окно вливалось летнее тепло, а громкие звуки маршевой музыки, передаваемой по радио, заглушали даже уличный шум.

— Господин священник приехал? — поинтересовался Эккер, вешая шляпу, которую он носил и летом и зимой.

— Он ждет вас в двадцатой комнате, — ответил Вебер, приглушив

радио, после чего уличный шум стал более явственным.

— Правильно, дорогой Феликс, все очень правильно. Угости его, дай выпить, успокой и возвращайся.

Вебер вышел, а Эккер, сев к столу, задумался. Мысленно он уже представил себе худое лицо Эндре Поора. «Он, конечно, все узнает, но это не беда. Настал час расплаты, играть и дальше в жмурки нет никакого смысла. Теперь бой нужно вести уже в открытую». С чувством удовлетворения профессор подумал о том, что все его планы в принципе осуществились. Неудачное покушение на фюрера лишь подтвердило его правоту, это в конце концов признал и Мюллер, получивший полную свободу действий.

Вскоре вернулся Вебер, сказав, что Эндре Поор всем обеспечен, более того, ему даже разрешено позвонить по телефону своим родителям. Веберу очень мешало радио, но он не рискнул выключить его, зная, как Эккер обожает музыку.

— Садитесь, Феликс. — Эккер показал на кресло, а сам встал и, делая мелкие шажки, заходил от двери до окна и обратно. — Гуттен что-нибудь сообщил вам ночью?

— Повторил старую песенку. Он оказался более крепким орешком, чем я предполагал.

— Когда мы отправим нашу добычу в Берлин?

— Завтра утром, если он до того времени не умрет. Он в очень плохом состоянии.

— Согласно приказу фюрера мы должны доставить его в Берлин живым, — проговорил Эккер, останавливаясь у окна и наблюдая за оживленным движением на улице. В детстве он вместе с отцом несколько раз бывал в этом районе, который с тех пор сильно изменился. Профессор тут же отогнал от себя эти воспоминания, так как они были довольно печальными. — Гуттен, — пробормотал он. — Вальтер фон Гуттен... — И тут же почувствовал разочарование.

Он надеялся, что изнеженный отпрыск старинного прусского рода заговорит после первых же оскорбительных для него пощечин, — так уж, как правило, вели себя в подобных случаях богатыри-тевтонцы: пока власть находится в их руках, они воображают себя гордыми орлами, но сразу же превращаются в жалких козявок, как только теряют власть. Однако Гуттен вел себя иначе.

— Знаете, дорогой Феликс, Вальтер фон Гуттен принадлежит к тому типу людей, которые уделяют большое внимание своей внешности. Они являются приверженцами культа тела. Такие люди в любой обстановке хотят показать себя в более выгодном свете, даже во сне они стараются сохранить классические формы. Вы понимаете, дорогой Феликс, что я имею в виду?

— Думаю, что да. Такой тип, если ему не придется бриться трое суток подряд, потеряет душевное равновесие — так ему будет мешать щетина.

— Так оно и есть. А если его лишить возможности мыться целую неделю, он помрет. Но самое важное для людей подобного типа заключается в том, чтобы над ними не смеялись. Они боятся не боли и не битья, а того, как бы на их теле не осталось следов.

Однако Эккер ошибался. Когда Вебер неожиданно ударил полковника по лицу, тот так двинул его, что молодой человек полетел на пол.