Последний порог
Шрифт:
— Сожалею, что я разочаровал вас, господин штандартенфюрер.
— Разочаровали? — Эккер нахмурился. Потный лоб его влажно блестел. — Собственно говоря, ваше поведение меня нисколько не разочаровало. — Он сделал несколько затяжек. — Знаете, дорогой сынок, за прошедшие годы, особенно с начала войны, я много думал о связи, существующей между жизнью и смертью в судьбе человека, разумеется. Более того, я даже написал кое-что по этому поводу. Жизнь, как период между рождением и смертью, есть не что иное, как совокупность различных по уровню и качеству категорий. Жизнь — это постоянное движение и переход из одного состояния в другое, из уже известного к неизвестному, а поскольку каждое конкретное состояние отделено от другого множеством
Милан молча слушал разглагольствования Эккера, не имея желания вступать с ним в спор по этому поводу. Он был знаком с теорией Эккера о порогах и считал ее глупой и мистической. Она хороша только для того, чтобы вносить в головы неумных людей неразбериху. Свобода воли... Когда-то давно, еще в детском возрасте, Милан верил в бога и одновременно верил в свободу воли человека, однако он уже расстался с теми иллюзиями. Какое комическое зрелище представляет собой этот стареющий человек, который здесь, в тюрьме, в такое время болтает о какой-то свободе воли, о свободе выбора у человека!
— Вы следите за ходом моих мыслей? — с интересом спросил Эккер.
— Разумеется.
— Хорошо было бы проследить все фазы состояния вашего жизненного пути, но, к сожалению, у нас нет для этого времени. Попав в заключение, вы оказались, так сказать, в новом состоянии.
— И сколько же порогов имеются у этого состояния, через которые я могу перешагнуть по доброй воле? — В голосе Милана звучала издевка.
— Только два, дорогой друг, и вы должны выбрать один из них.
— По доброй воле, разумеется?
— Так оно и есть. Вы свободно, или добровольно, выбираете один из порогов, вернее, последний порог и переступаете через него. За одним из порогов вас ждет свобода, а за другим...
— ...состояние смерти, — перебил профессора Милан.
— Совершенно верно, — кивнул Эккер. — Вы лично с юношеских лет все время плохо выбирали и потому оказались вот здесь. Возникает, естественно, вопрос: какой же из порогов вы переступите?
— Я уже выбрал, господин профессор, — ответил Милан. — И не сейчас, а еще десять лет назад. Вот тогда я и переступил свой порог, а теперь мне только необходимо нести ответственность за последствия. Решать же мне пришлось тогда, когда мне исполнилось всего восемнадцать лет. Мои друзья говорили мне, что я могу передумать. Меня никто не принуждал к тому, чтобы я пошел именно по этому пути. «Я все знаю, — ответил я им. — Я выбрал именно этот путь, хотя сознаю, что меня ждет, если меня схватят». И с тех пор я каждый день и каждый час помнил об этом.
Эккер встал и, выйдя из-за стола, остановился.
— Радович, — сказал он, — в данном случае я являюсь представителем власти, точнее говоря, властью над вами. Вы же передо мной бессильны. Вы — мой враг. Разумом мне нужно ненавидеть вас, но на протяжении многих лет я был для вас профессором и потому не могу избавиться от мысли, что человек, который сейчас находится передо мной, мой бывший ученик. Вы, возможно, обратили внимание на то, что я уже несколько дней все оттягивал встречу с вами? А спрашивается — почему? Быть может, потому, что я испугался Радовича? Нет, дорогой мой, я вас не боюсь. Я до сих пор не встречался с вами только потому, что не хотел спорить с самим собой и собственной совестью. Должен признаться, что я чувствую себя виноватым в том, что вы до этого дошли. Если я и сейчас, так сказать, в последний момент хочу вам помочь, то тому одна причина: я хочу хоть немного успокоить собственную совесть. Хочу помочь самому себе. Возможности для этого у меня пока имеются. Достаточно будет вам ответить на несколько моих вопросов, и я в обмен на это спасу вам
— И на какие же вопросы вы ждете ответа?
Эккер, не отводя глаз от лица Милана, потер мочку уха. Его явно нервировало безразличие. Радовича.
— На какие вопросы? Ну пожалуйста. Каким образом вам удалось бежать из заключения в тысяча девятьсот тридцать шестом году? Кто помогал вам бежать? Это, так сказать, о прошлом. Гораздо интереснее настоящее. Кто в настоящее время является руководителем вашей нелегальной компартии? Где находятся ваши подпольные типографии? Каким образом вы поддерживаете связь со своим заграничным ЦК? Однако больше всего нас интересует то, с кем вы встречались за последние месяцы по поручению вашей партии и вели переговоры по созданию коалиции против фюрера.
Милан покачал головой.
— Не спешите давать окончательного ответа, Радович... — Эккер вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб и шею. — Как вы могли убедиться, я с вами разговариваю на редкость откровенно. Еще должен сказать вам, Радович, вы совершенно напрасно настроили себя на смерть. Вы умрете только тогда, когда мы приговорим вас к смертной казни. А мои шефы приняли такое решение: Милан Радович не умрет до тех пор, пока не ответит должным образом на все эти вопросы. Следовательно, сынок, хотите вы или нет, а отвечать вам придется. Вопрос сейчас заключается только в том, кому, когда и в какой обстановке вам придется отвечать. Если вы решите отвечать мне, своему бывшему преподавателю, то этот разговор будет проходить в относительно приятных человеческих условиях и вы можете надеяться на то, что я сдержу свое слово и спасу вам жизнь. В противном же случае ответы на заданные мною вопросы из вас вытянут другие люди, вытянут, так сказать, силой или с применением силы, и, разумеется, в нечеловеческих условиях. Вот такие две возможности у вас имеются.
Вид у Эккера был такой, будто он устал. Он вернулся к письменному столу, сел, откинув назад большую лысую голову.
Милан смотрел прямо перед собой, прислушиваясь к шуму улицы. Он, конечно, понимал, что жизнь ни минуты не стоит на месте. Мать в этот момент, наверное, моет посуду, а отец поливает сад. Устав, он остановится, поднимет голову, посмотрит на гору Хармашхатархедь, переведет взгляд на небо, а потом, просунув голову в полуоткрытую дверь, скажет жене: «Завтра будет ветрено — горизонт весь в огне». Анна, видимо, прохаживается по дорожкам Дьюргардена, потом сядет на скамейку под березами и будет думать о нем, Милане, считая дни, которые остались до их встречи, а она верит в то, что он рано или поздно, но обязательно вернется, не зная о том, что никогда уже не сможет увидеть Милана Радовича. Никогда... Она так хотела ребенка! А если он все же родился? Что она скажет ребенку об отце, когда он вырастет? Милан почувствовал страшную боль в груди. Собственно говоря, он и сам-то только сейчас понял, что они уже потеряли друг друга. Потеряли навсегда...
Где-то в коридоре громко выстрелила дверь, кто-то смачно выругался по-венгерски, оторвав его от мыслей. А за столом напротив сидел Эккер и ждал его ответа. Выражение лица спокойное, в широко поставленных глазах затаилась хитроватая усмешка. Милана охватило чувство жгучей ненависти к профессору.
— Господин штандартенфюрер, — тихо проговорил он, — когда я вступал в партию, она действовала в подполье, так что уже тогда я хорошо знал, что меня ждет, если меня схватят власти. Если у меня в молодости и были иллюзии, то я расстался с ними еще в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Их из меня начисто выбили люди Брауна, когда я сидел в подвале «Колумбии». Тогда мне удалось бежать. И я начал все сначала, хотя меня к этому никто не принуждал. Я знал, что меня рано или поздно опять схватят, и все же принялся за старое. Я прекрасно знаю, что меня ожидает. Знаю я и то, что в моем положении страшна не сама смерть, а путь который ведет к ней. Я не боюсь смерти и до конца честно пройду свой путь. Такова уж моя судьба.