Последний порог
Шрифт:
— Ты прекрасно выглядишь, Эндре, — высказала она свое мнение. — Клянусь, если бы я не была влюблена вот в этого остолопа, то, честное слово, бросилась бы тебе на шею.
Эндре растерянно поправил очки:
— Прошу, если тебе на самом деле осточертеет этот эскулап, то я в любое время в твоем распоряжении. Ты же стала еще красивее, чем была. Все хорошеешь и хорошеешь.
— Мне, наверное, лучше выйти? — шутливо спросил Чаба вставая. — Как я вижу, ты, попик, на фронте научился ухаживать за женщинами.
— Почему именно на фронте? — спросила Андреа, подходя к рукомойнику. — Прошу меня извинить, господа. — Открыв кран, она начала мыть руки. — Думаю, что всякий грамотный священник знаком с «Песнью песней», а я лично более красивых слов, которые можно использовать при ухаживании, не знаю. Ну, Эндре, расскажи, как живешь.
Священник начал рассказывать, но как-то сбивчиво и смущенно. Он получил отпуск и вот уже четвертый день как находится в Будапеште, но у него было столько дел, что раньше он никак не мог их навестить. Отец уехал в Берлин на конференцию общества, членом которого он состоит, ну а вместе с ним, разумеется, и мать. Что же касается положения на фронте, то он может сказать одно: и победа и поражение — все это совершается не без воли господа. Он же, как и миллионы верующих, является всего лишь исполнителем воли божьей.
— По-твоему выходит, что Сталин тоже исполнитель, — ехидно заметил Чаба.
— Если он выполняет волю божью, то да. — В голосе Эндре не было и тени сомнения.
— Ну ты даешь! Однако меня это нисколько не утешает, — проговорил Чаба. — Дьявольская жара! Что вы скажете, если я погашу свет и открою окно?
Из госпитального сада повеяло свежестью. Прошло несколько минут, пока глаза не привыкли к темноте и они не стали различать контуры друг друга. Чаба положил ладонь на колено Андреа и попросил:
— Расскажи-ка попику что-нибудь из похождений нашего Бакача.
Андреа не заставила себя долго просить и рассказала о «подвигах» капитана.
После ее рассказа в комнате наступила тягостная тишина.
— Господь бог сурово покарает тех, кто творит такое, прикрываясь именем божьим, — первым нарушил тишину Эндре, — если они не заблуждаются...
«Вот и теперь слуга господа становится на защиту грешника, как бы отпускает ему все грехи», — подумала Андреа.
— Бакач такой человек, что даже не заслуживает, чтобы после смерти ему закрыли глаза, а не то чтобы лечили! — возмущенно выпалила Андреа.
— Это уже глупости, — заметил Чаба. — Ненависть ослепила тебя. Сейчас Бакач для нас больной, следовательно, наша задача — лечить его.
— Он негодяй.
— А я только врач, и, насколько мне известно, ты тоже, — не отступался от своего Чаба. — Негодяй он или нет, не нам его судить.
— Ты прав, — сказал Эндре, обращаясь к Чабе, радуясь в душе тому, что его друг не потерял головы и не ожесточился. — В святом писании начертано, что господь не оставит греха ненаказанным.
— Это животное судить должен не бог, — проговорила Андреа.
— А кто же? — спросил Эндре.
— Бакач — презренный убийца, и человечество только выиграет, если он не выживет. Если же он выздоровеет и вернется на старое место, то он снова начнет убивать. Нам хорошо известно об этом, однако мы делаем все от нас зависящее, чтобы вылечить его. А не будем ли мы сами соучастниками будущих преступлений этого человека? Скажите, где же именно начинается наша ответственность? А где она кончается? Выходит, что мы должны только врачевать и не препятствовать убивать здоровых или больных людей?
Чаба, пораженный, слушал гневные слова Андреа, а Эндре думал, сознает ли Андреа то, о чем она говорит.
— Если я тебя правильно понял, — заговорил Чаба, — то, по-твоему, мы должны убить Бакача.
— Ты правильно понял.
— Ты с ума сошла! Ради бога, Андреа! Ведь мы же с тобой врачи! Мы же давали клятву.
Андреа крепко сжала руку Чабы и продолжала:
— Оставим нашу клятву в покое, Чаба. Это всего лишь прикрытие, отговорка, чтобы успокоить свою совесть. — «Какие же мы все трусы», — подумала она, а вслух продолжала: — Что стоит эта клятва в наше время? Да и вообще, имеет ли убийца право на наше милосердие?
Эндре стоял у окна. Он немного сгорбился, острые лопатки обрисовались на спине. Он был хорошо виден на светлом фоне.
— Возможно, что этот человек и на самом деле убийца, — сказал он, — однако ему никто не имеет права выносить смертного приговора, пока он не выздоровеет. На какой безумный шаг хочешь ты толкнуть Чабу! Судить должен не врач, а тем более приводить приговор в исполнение. И вообще, руководствуясь такой моралью, ты можешь мучить?
Мораль... Врачебная клятва и мораль... Андреа охватило чувство горечи. Как бы ей хотелось взять и закричать сейчас им прямо в глаза: «Я еврейка, и если об этом узнают, то и меня схватят, бросят в вагон и безо всякого суда и приговора станут издеваться надо мной, а потом сожгут в крематории! По какому же такому праву они будут судить меня? В чем моя вина? Только в том, что мою мать звали еврейским именем Эстер. А в чем виновата она сама?»
Чаба почувствовал, что Андреа трясет, и нежно обнял ее за талию.
— Андреа, — сказал он девушке, — Бакач, если он выздоровеет, безусловно, снова станет убивать... Но что мы можем сделать? Предположим, что ты права, а мы возьмем да и убьем его. Чего мы этим достигнем? На его место поставят другого. На земле есть миллионы таких, как Бакач, а мы с тобой покончим всего лишь только с одним из них.
— Ну и что же? Возможно, этого я уже убила. — Андреа встала.
Чаба, сам не зная как, очутился в коридоре. Он бежал по коридору как сумасшедший, громко топая ногами, не обращая внимания на то, что нарушает госпитальную тишину. Подбежав к палате, где лежал Бакач, он рывком распахнул дверь. И сразу же заметил, что тело Бакача с головой накрыто белой простыней. Чаба с трудом взял себя в руки. Он отогнул край простыни и внимательно посмотрел в остекленевшие глаза Бакача. Он даже не обратил внимания на то, кто именно из раненых, лежавших в палате, спросил: «До каких же пор мы должны лежать в одной комнате с трупом?» Да Чабу это сейчас нисколько и не интересовало. Все его мысли были заняты Андреа. «Она с ума сошла, — думал оно ней. — Она выполнила свое обещание и даже не закрыла мертвому глаза, руководствуясь тем, как она сказала, что он этого не заслуживает».