Последний порог
Шрифт:
Состояние Бакача тем временем ухудшилось: он заболел воспалением легких, у него поднялась высокая температура. А Жужика рассказывала о том, что по протекции ее папаши мужа после выписки из госпиталя назначат на работу в министерство внутренних дел, где он будет выполнять спецзадания.
— Спецзадания? Что это такое? — спросила Андреа у Чабы.
— Отец никогда не объяснял тебе этого? — Девушка покачала головой. — Наше правительство договорилось с немцами, а те, вернее, их командование отдало приказ о депортации евреев. Многие сотни тысяч людей будут вывезены в Германию.
— Об этом я слышала. — Андреа достала из шкафа белый халат, надела
— Для организации и проведения депортации нужны люди, — начал объяснять Чаба. — Далеко не каждый человек возьмется за такую работу. К тому же немцы боятся, что некоторые могут посочувствовать евреям, а Бакач, как видно, вполне надежный человек в этом отношении. — Чаба обнял девушку за плечи и, прижав к себе, поцеловал сначала в шею, затем в голову. — Хорошо было бы на несколько недель исчезнуть куда-нибудь.
— Давай исчезнем. Все равно то, что мы с тобой тут делаем, не ахти какое благое дело. Всех, кого мы вылечим, снова отправят на фронт.
Чаба молча обнял девушку и, закрыв глаза, не сказал, а скорее выдохнул:
— Я люблю тебя.
Андреа стояла не шевелясь. «Уж если Чаба заговорил о любви, то, значит, что-то случилось». Она даже не могла вспомнить, когда он в последний раз говорил ей о своих чувствах. Высвободившись из объятий, она повернулась к Чабе лицом и спросила:
— Что случилось, мой дорогой?
— Просто я сказал, что люблю тебя. Я не хотел бы, чтобы ты об этом забывала. — Он закурил. — Утром, когда район снова бомбили, одна из бомб попала в соседний дом, и он рассыпался. Вот я и подумал: если бы бомба попала в наш дом и меня засыпало бы, было бы очень обидно, что я не попрощался с тобой, не сказал тебе еще раз о своей любви. — Он сел в шезлонг, откинулся на спинку. — Теперь я всегда буду вот так прощаться с тобой: «Андреа, сервус! Я люблю тебя!»
Андреа оперлась о письменный стол, опустила одну руку в карман халата:
— С отцом ты говорил?
— Пока еще нет. Ты же знаешь, что мне к десяти нужно в министерство идти. А почему ты спросила? Он звонил?
— Ночью он с кем-то встречался. Домой вернулся на рассвете. Очень встревоженный. Мне он только сказал, что дядюшку Вальтера застрелили.
Чаба закусил губу и так низко наклонил голову, что прядь волос упала на лоб:
— Бедный дядюшка Вальтер!
— А я думала, что отец сказал тебе об этом, вот ты и заговорил о любви.
На улице начало заметно светать. В госпитале стояла такая тишина, что можно было подумать: он вымер.
— Я примерно догадываюсь относительно того, с кем встречался твой отец, — заметил Чаба. — Скорее всего, с Шульмайером, любимцем дядюшки Вальтера.
— Возможно, а что тебе нужно в министерстве?
Чаба встал и взглянул на часы:
— Об этом я тебе позже скажу. Сейчас мне нужно идти к полковнику, а ты посмотри, что делается с Бакачем. Утром его нужно будет показать терапевту. Я представления не имею, что он еще подхватил. Имею подозрение на дифтерит... Во всяком случае, поинтересуйся в лаборатории, не готов ли у них анализ...
В палате было ужасно жарко — из-за затемнения окна приходилось держать закрытыми. Хайдоци вместе с поручиком Матраи сидели в коридоре возле открытого окна, в палате кроме Бакача оставался только один Замчек.
Лицо Бакача горело, не помогли и жаропонижающие средства. Андреа посмотрела температурный лист. Несмотря на уколы — 39,8. Положив ладонь на лоб больного, она прощупала пульс — он был неритмичным.
— Недавно он бредил, — сказал Замчек. — Бормотал что-то словно пьяный. Хайдоци начал задавать ему вопросы, а это животное отвечало.
— Бывает и такое, — заметила Андреа. — Вот видите, Шими, почему Достоевский был не прав. Этот человек в конечном счете совершил большее преступление, чем Раскольников, а наказали его тем, что наградили орденом Signum Laudis. Немцы же повесили ему Железный крест.
— Я бы охотно забил деревянный крест на его могиле. — Замчек даже зубами заскрежетал: — Возможно, доктор, что я сейчас сильно грешу, но я все же скажу. Я ненавижу этого человека. На моих глазах он мучается, но мне ни капельки не жаль его.
В этот момент Бакач заметался на своей постели, из горла у него вырвались какие-то страшные хрипы. Затем он застонал, изо рта у него потекла слюна, и через минуту он потерял сознание.
Андреа встала. Выходя из палаты, она не ощущала ничего, как будто ее лишили чувств. Сейчас она доложит, что состояние больного Бакача очень тяжелое, попросит, чтобы созвали консилиум. Они сделают все возможное, чтобы Бакач выздоровел. Вдруг да удастся. Жужика, конечно, будет очень рада, станет рассказывать каждому встречному-поперечному о том, какие прекрасные доктора лечили ее мужа, возможно, даже помолится за них в соборе — как-никак Жужика святая женщина, по словам мужа, и добрая католичка. А если господин капитан запаса Бакач, вернее, будущий майор жандармерии выздоровеет, то он, возможно, вместе со всем своим семейством тоже пойдет в храм божий, закажет мессу, попросит отпустить ему грехи, если они у него имеются. Боже мой! Какие грехи могут быть у офицера венгерской королевской армии, да к тому же еще верующего? Когда же он вернется домой, все будут с гордостью смотреть на него и дивиться его наградам. Затем его портрет будет напечатан в «Новостях» в рубрике «Наши герои». Отдохнув, он трогательно попрощается со своей семьей и поедет к новому месту службы, где будет верой и правдой служить господу богу и родному отечеству, забивая багажные вагоны евреями. Разумеется, делать это он будет вежливо, предупредительно, как культурный торговец скотом, который, строго следуя всем правилам торговли, получает товар точно по накладной и по накладной же отправляет его дальше. Он подписывает документы, которые необходимо подписывать, и дает их на подпись другим. Он лично проверяет, как закрыты двери в вагонах и правильно ли они опечатаны.
На сердце у Андреа стало тяжело. Она зашла в кабинет к дежурной сестре:
— Сестра Эржи, нужно сделать обход.
В своем кабинете она увидела Чабу. Рядом с ним, к огромному удивлению Андреа, в шезлонге сидел Эндре. Оба они о чем-то разговаривали, смеялись.
И хотя Андреа очень устала да и настроение у нее было из рук вон плохим, она очень обрадовалась приходу Эндре, с которым не виделась не менее года. С какой-то непосредственной, почти детской радостью она обняла его и, поцеловав в обе щеки, отступила на шаг, чтобы получше разглядеть.