Последний порог
Шрифт:
Милан вспомнил Тракселя и сразу же почувствовал во рту запах и вкус крепкого сабольчского табака. Вспомнил слова доброго старика: «Ты еще вернешься, сынок». — «Нет, я уже не вернусь». — «Знаю, что тебя могут схватить, могут пытать». — «Я это предусмотрел. Только ты, дядюшка Траксель, можешь не опасаться: предателем я не стану».
Однажды он уже выдержал испытание на верность своим идеалам, хотя в ту пору ему было только двадцать. «Боже мой, если бы Бернат снова мог помочь мне!» По худому, измученному лицу скользнула горькая улыбка: такие чудеса дважды не повторяются. Он умрет, но так и не узнает, почему
Спустя несколько дней Милан смог уже встать, немного походить по камере. Ему хотелось, чтобы что-нибудь да случилось, так как это относительное спокойствие нервировало его. Возможно, его потому и не допрашивают — рассчитывают на то, что ему откажут нервы. Хорошо, он будет следить за ними! Хотя, казалось бы, разве есть разница, в каком состоянии умрет человек: в спокойном или же во взвинченном?
Думать нужно об Анне, все время только о ней одной... Хотя воспоминания о ней и причиняют ему боль. Как жаль, что он погибнет, а Анна даже не узнает, что он всегда любил только ее, одну ее. Куда бы ни забрасывала его судьба, чистая любовь Анны была всегда с ним...
Вдруг надзиратель подергал его за плечо. Милан открыл глаза. В дверях стоял какой-то мужчина в гражданском костюме и делал ему знаки, чтобы он вышел. Милан вышел из камеры в коридор.
Вебер провел Милана в комнату, расположенную на втором этаже. Милан сразу же посмотрел на окно, которое было так плотно задернуто толстой шторой, что ничего не было видно. Люстра под потолком заливала помещение ярким светом. Милан внимательнее присмотрелся к Веберу и узнал его. Это был тот самый следователь, который допрашивал его в «Колумбии» перед побегом, который по-человечески обращался с ним. Вспомнив об этом, Милан почувствовал крохотную радость, так как человеческое обращение следователя несколько успокаивало. И в тот же миг Милан сообразил, что он находится в гестаповской тюрьме.
Вебер показал Радовичу на стул, стоявший перед письменным столом.
— Садитесь. — Милан повиновался и сел, сразу же почувствовав боль в плечах, груди: это давали о себе знать заживающие раны. — Вы меня помните?
— Да, помню, — ответил Милан. — Вы заставляли меня писать автобиографию.
— Вы написали, а затем исчезли. — Вебер хохотнул: — Это было некрасиво с вашей стороны.
В комнату вошел Эккер. Милан остолбенел, сразу же поняв, каким образом здесь мог очутиться профессор Эккер. Но как только Вебер встал и хотя не совсем по-военному, но все же с подобострастием и готовностью вытянулся перед ним, многое сразу прояснилось. Восемь лет подряд Милан старался ответить на некоторые абсолютно непонятные ему, по взаимосвязанные вопросы и не мог найти к ним подходящего ключика. И вот теперь этот ключик известен — это профессор Отто Эккер. И сразу же стало понятным исчезновение Пауля Витмана, загадочное освобождение Эрики Зоммер, разгром организации «Белая роза» и провал Элизабет Майснер.
В неожиданных ситуациях Милан всегда умел сосредотачиваться. Он великолепно владел своими чувствами. Собственно говоря, он и раньше вполне бы мог предположить, что Эккер — агент гестапо. Но он не додумался до этого, да и не мог додуматься, так как это было бы чересчур. Радович знал, что после организационных преобразований, проведенных
Профессор уже не один год мечтал об этой встрече, готовился к ней, мысленно переживая волнующие моменты, однако теперь, когда она наконец состоялась, он, как ни странно, не обнаруживал и тени волнения. Он не мог недооценивать способностей Радовича, знал, что ему не придется много объяснять этому молодому человеку, который на лету схватывал обстановку, и если уж не всю целиком, то, во всяком случае, ее суть.
Опершись руками о стол, Эккер победно улыбнулся. Точно так же, как он обычно улыбался на семинарах, он даже головой точно так же покачал из стороны в сторону.
— Ну, дорогой сынок, как вы себя чувствуете?
— Относительно хорошо, — ответил Милан. — Теперь я понимаю, чему или, вернее, кому я обязан тем, что со мной обращаются несколько иначе, чем принято в этих стенах. — Эти слова он постарался произнести как можно спокойнее и легкомысленнее, чтобы Эккер — упаси боже! — не подумал, что Милан испугался, увидев его.
— Господи, а ведь вы были моим любимым учеником! — проговорил Эккер. — Да и почему мне было не любить вас, когда вы этого заслуживали?! — Он посмотрел на часы: — Правда, должен признаться, что довольно часто вы своим поведением заставляли меня задумываться. Но я вам многое прощал. К сожалению, позже мне это припомнили.
— Я сожалею, что причинял вам неприятности, — сказал Милан, прислушиваясь к уличному шуму, доносившемуся из окна.
Обойдя стол, Эккер сел. Сняв часы, он положил их перед собой.
— Неприятности я причинял себе сам. Хотите верьте, хотите нет, а я еще тогда догадывался о том, что вы не симпатизируете национал-социализму. Правда, я не доходил до того, чтобы считать вас членом коммунистической партии и тем более агентом советской разведки.
Милан указательным пальцем дотронулся до нижней губы:
— Я тоже не предполагал, что вы являетесь агентом гестапо. О том, что вы нацист, я знал, но ведь не каждый нацист симпатизирует гестапо. Я жил в убеждении, что и вы принадлежите к их числу. Мы оба заблуждались, господин профессор. Прошу прощения, но я не знаю ни вашего звания, ни вашей должности.
— Штандартенфюрер, — скромно вымолвил Эккер.
— Что вы говорите! — Милан действительно был удивлен до крайности. — Таким званием не каждый может похвастаться.
Некоторое время оба молча смотрели друг на друга. Милан, наклонив голову, уставился в ковер, рассматривая его рисунок, думая о том, что вот он и прибыл на свою последнюю станцию. Эккер выдал себя, а это означает, что его, Милана, приговорят к смертной казни.
Профессор подвинул к себе сигаретницу, закурил, а затем знаком показал Веберу, чтобы он угостил и Милана. Молодой человек от сигареты не отказался. Он не курил с момента ареста и теперь, затянувшись несколько раз, почувствовал легкое головокружение, зато он сразу же повеселел, на лице снова появилась хитроватая улыбка, из-за которой он столько вынес во время первого ареста.