Последний пророк
Шрифт:
Я предпочел промолчать. И еще раз с абсолютно трезвой, безжалостной точностью признался, что этих людей следует уничтожать как бешеных собак. Всех. Террорист Номер Один на экране продолжал свои объяснения. Мне захотелось все-таки удостовериться, что он думает именно так, как пересказал только что Томас.
— А о чем он сейчас говорит? — спросил я.
— Объясняет суть истинного покаяния.
— Вот как? И в чем же его суть?
— Покаяние в исламе называется «астагфируллах». Сказал пророк, мир ему: «Клянусь Аллахом, я прошу прощения у Аллаха и обращаюсь к Нему в день больше семидесяти раз». Но ни один человек не знает путей, предначертанных ему Аллахом, ибо воля его сокрыта от людей. Поэтому никто не в силах сказать, правильно он поступает в данный момент или нет. Даже если соблюдает шариат. К примеру, может быть, есть воля Аллаха, что вы оказались здесь, а возможно, в вашей Книге жизни записано совсем другое и вы оказались здесь по ошибке. Или, что еще хуже, поддались увещеваниям шайтана. Сказано в священном Коране: «И кому будет принесена его Книга в правую руку, тот будет рассчитан расчетом легким и вернется к своей семье в радости. А кому будет принесена его Книга из-за спины, тот будет звать гибель и гореть в огне». Кто знает, откуда вы получите свою Книгу… Нам выпало жить в темный век неверия, сумма наших грехов растет независимо от нас. И единственное, на что может надеяться правоверный мусульманин, это на тот день и час, когда не останется на земле кафиров, будет окончательно повержен шайтан, и единственным владыкой смертных станет сам Аллах, мир ему и благословение. Суть истинного покаяния, учит Хаджи, состоит в том, чтобы приблизить этот день и час. Все остальное не так важно.
Внезапно в моем мозгу случилась некая сложная реакция. Та его часть, что ответственна за богословие, доныне спавшая, ожила и задала сокрушительный, мне казалось, вопрос:
— Если Аллах всемогущ и всесилен, почему же он допускает, что люди отклоняются от написанного в Книге жизни? Значит, Он не контролирует этот мир? Не может уследить за тем, чтобы люди исполняли предначертанную им судьбу? В таком случае ваш Аллах далеко не всесилен…
— Аллах даровал человеку свободу воли, — невозмутимо ответил Томас, улыбнувшись. — Земная жизнь — только начало долгого пути вашей души. Она будет странствовать до тех пор, покуда не уподобится тому совершенному образу, который определил для нее Неизъяснимый. Находясь в телесном облике, душа должна научиться преодолевать соблазны, научиться послушанию и хауфу — страху Божию, как сказано: «И лишь Меня страшитесь». Нами управляют три главных порока: рия, эгоизм, нифак, лживость, и зависть — хасад. Говорит о нас Неизъяснимый: «Ведь жизнь, полную греховных удовольствий, они до этого вели, упорствуя в грехе великом…» Это насчет смертного часа. А греховным удовольствием следует считать любое действие, которое не сопровождается постоянной мыслью об Аллахе, мир ему и благословение. Чтобы душа исправилась, Благословенный посылает ей испытания. Суфийский учитель Нима-тулла однажды заметил, что ад — это то, что происходит с нами на земле, здесь и сейчас, никакого другого ада нет. Здесь мы искупаем свою вину, А настоящая жизнь — только там, на небесах… — Он тщательно протер очки, насадил их на нос и продолжил: — Во времена пророка, мир ему, люди жили проще, их вера была искренней и незамутненной. Сейчас западная цивилизация превратила мир в запутанный лабиринт, в котором человек бесцельно блуждает, не видя выхода. Его сердце утратило чуткость, мысли сконцентрировались на сиюминутном. Именно об этом и говорит Хаджи: в аду испытаний, которые посылает нам Всевышний, очень трудно разглядеть истинный путь. Муджахиды сражаются за то, чтобы очистить мир от накипи. Чтобы вернуть человечество в то изначальное состояние, когда воля Аллаха и голос пророка были ясны как день.
— А может, пусть лучше каждый начнет с себя? — предположил я, с трудом пытаясь сдержать рвущуюся наружу ярость. — Молится, изучает Коран, соблюдает заповеди… Пытается собственным примером убедить других?..
— Когда дом горит, бесполезно молиться, надо тушить пожар! Если вам, вашей семье, вашей стране угрожает враг, Аллах велит сражаться, а не бежать в пещеру. В Писании четко сказано: есть воля Аллаха на то, чтобы умма, исламский народ, процветала и жила в довольстве. Но есть также воля его, чтобы мусульмане сами защищали себя. Аллах благословляет наше оружие, наполняет наши сердца мужеством и желает, чтобы мы исполнили его волю и умма процветал. Когда завершится джихад, муджахиды вернутся к молитве и мирному труду. Ведь «ислам» означает «мир»… Всемогущий желает, чтобы мы жили в мире.
И снова я оказался в логическом тупике. Противоречивая воля их кровожадного Аллаха была выше моего понимания. Инквизиторские парадоксы сковывали по рукам и ногам. Как это было в Средние века: «Убивайте всех, Бог своих узнает». Вот именно: убивайте всех. Убивайте. Убивайте!
Вокруг смерти, человекоубийства концентрировалась вся их религия. По крайней мере в изложении Томаса — Туфика, университетского преподавателя. Бывшего гражданина ненавидимых им Соединенных Штатов. И Хаджи Абу Абдаллы, Террориста Номер Один.
— Не пытайтесь понять все сразу, — словно прочитав мои мысли, мягко сказал Томас. — Я пришел к этим выводам после многих лет духовных поисков. Ездил в Египет, в Индию, в Турцию, в Йемен, искал богословов, суфийских мастеров, изучал древние тексты. Но оказалось, святой человек жил совсем рядом — мулла Омар из мечети в Бруклине. Он сказал мне одну очень простую вещь: «Для того чтобы жить во имя Аллаха, нужно сначала умереть во имя Аллаха». Ту же самую мысль я когда-то прочел у великого суфия Абу Сулеймана Дарани: «Не покинет сердце страх, пока оно не опустошится». Тогда я не понял, о чем идет речь… Отказаться от самого себя, от всех собственных мыслей, умозаключений. Принять Коран, сунну как буквальную волю Всеблагого. Шейх Омар сказал: «Аллаху не нужно то, чем напичкана твоя голова. После смерти этот мусор все равно будет сожжен. Аллаху нужен ты сам. Вручи себя ему и делай то, что велит он. И больше тебе не о чем заботиться…» В исламе это называется «ибада» — совершенная форма смирения и покорности, один из высших духовных уровней. Однако хватит на сегодня бесед. Советую вам отдохнуть. Совсем скоро будет вертолет.
…Летели ночью, сквозь кромешную мглу. Куда — даже предположить не могу. Сколько? Часа три или больше. Насколько я понимаю, забирались в самую глубь пустыни. Вертолет был военный, пятнистый, старенький. Мы с Томасом и пилот — больше никого. Примерно на полдороге с земли в нашу сторону взлетела ярко-зеленая сигнальная ракета.
— Они нас видят, — объяснил Томас. — Зеленая ракета — знак того, что небо свободно. Если бы запустили красную, пришлось бы садиться.
— Кто это — они? — спросил я, не рассчитывая на ответ.
— Наши друзья.
Больше ни единого слова произнесено не было.
Приземлились где-то в горах. Невысокий массив: растрескавшиеся скальные громады, полузанесенные песком, каменистые плато, валуны. Сердце пустыни. Сколько летели — ни огонька внизу. Сплошная тьма. Но когда ступил на землю — слов не нашел. В самом центре плато, щедро подсвеченный мощными прожекторами, стоял дворец. Нет, не мираж, конечно, какие, к черту, ночью миражи? Может, ночные миражи тоже бывают, не знаю, однако дворец был совершенно настоящим. Белоснежный, невесомо-легкий, с ажурными башенками, балкончиками, стрельчатыми окнами и изысканным орнаментом по фасаду. Стоял, окруженный лужайкой, на которой цвели розы! Да-да, розы — десятки благоухающих кустов, дальше виднелась рощица высоких и гибких финиковых пальм, а то место, где я стоял, — это была бетонированная, отличная вертолетная площадка. Среди дикой, раскаленной и безводной пустыни, где на сотни километров вокруг живой души не найдешь, дворец даже меня, человека ясно какого, заставлял думать о джиннах и их сокровищах. Или, на худой конец, о Голливуде — ведь где-то здесь, в этих краях, снимал Джордж Лукас свои «Звездные войны».
— Что это? — даже испуганно как-то спросил я Томаса.
— Не верите своим глазам? — усмехнулся он. — Стараюсь верить.
— Резиденция знаменитого шейха Заки уль-Африди.
— Чем же он так знаменит? Что-то взорвал?
— Не угадали, — засмеялся Томас, весело похлопав меня по плечу. — Уль-Африди контролирует всю опийную индустрию Северной Африки. Я бы не назвал его примерным мусульманином, но шейх с удовольствием помогает нам. Очень эксцентричный старик, надо сказать, любит играть в Гаруна аль-Рашида. В одежде простого торговца ездит по деревням скупать опий-сырец. А вокруг здесь, на горах, у него круглосуточно дежурит охрана со «стингерами» и ракетами «СКАД». По крайней мере ходят такие слухи.
Я вспомнил развеселого дедушку, которому мы сдавали урожай на маковой плантации, будь она проклята, — неужели он?
Пока Томас говорил, нас взяли в плотное кольцо молчаливые вооруженные люди, повели. Изнутри дворец выглядел не менее роскошно, чем снаружи: мрамор, колонны, ковры, бронзовые люстры, картины в тяжелых рамах. Томас чувствовал себя здесь уверенно, спокойно, как дома. И конвой нас не торопил, давал осмотреться. Несколько живописных полотен показались мне очень знакомыми — может, я их на открытках видел или в календарях, трудно сказать. Заметив мой любопытствующий взгляд, Томас охотно пояснил, тыча пальцем в картины:
— Гоген, два наброска Модильяни, Моне, вот там, дальше — Шагал и Ван Гог. Разумеется, подлинники. Еще пара — на втором этаже, Пикассо и Миро. Но основная коллекция — в личных апартаментах шейха. У него в Лондоне есть собственное агентство, которое занимается живописью. А здесь — одно из лучших частных собраний в мире. Кстати. — Он остановился возле неброского четырехугольника серого картона размером с альбомный лист, на котором небрежными рыжими штрихами было обозначено удивительно красивое и свежее женское лицо. — Этот эскиз Ренуара подарил в свое время шейху сам Абу Абдалла. Цена на «Сотбиз» — полтора миллиона долларов. Видите, мы тоже умеем ценить искусство…