Последний русский
Шрифт:
– Фуй, какая жалость! – сказала Кира. – Может быть, ты теперь как маленький будешь капризничать и без нее ужинать не сядешь?
Я действительно ужасно расстроился. Все это время я мечтал об одном: вот придет Наталья, и тогда я навалюсь на еду.
Я почувствовал, что сейчас все опять уставятся на меня или, чего доброго, опять начнут обсуждать ее и меня.
– Не будешь же ты ее теперь дожидаться! – сказала Ванда.
– Нет, конечно, – протянул я, – только…
– Ну что, сядешь ты, наконец, за стол или нет?! – прикрикнула на меня Кира, решив, что снова пора воздействовать на меня строгостью. – Или,
– У меня и, правда, что-то нет аппетита. Наверное, от усталости, – стал неуклюже и примирительно отговариваться я. – Немножко передохну, а уж тогда поем…
И поспешно, чтобы Кира, чего доброго, еще не стала цепляться за меня, опять нырнул к себе в «кабинет», залез на «мансарду».
Только что я спешил домой, словно в чудесное убежище, где рассчитывал обрести покой и счастье, а вышло, что угодил в ловушку – замкнутую и тесную, как бетонный склеп без входа и выхода. Как странно, я чувствовал это, сидя в своей жалкой коробке, готовой рассыпаться от любого дуновения. Может быть, ловушкой было мое собственное «я»?
– Действительно, что пристали к человеку! – принялся защищать меня мой лучший друг. – Мы шутим, а ему совсем не до шуток…
– Никто к нему не приставал, – возражала Кира. – Мы ему только хорошего желаем. Мы для него все готовы сделать!
– Вот и не надо было с ним спорить, – сказала Ванда. – Вообще, дразнить его Натальей.
– Я хотел отвлечь его от грустных мыслей, – сказал Павлуша.
– Ему надо бульончика поесть, окрепнуть! – сказала старуха Циля.
Мне сделалось так гнусно, что я уткнулся лицом в подушку, зажмурил глаза, словно хотел пройти, пролезть сквозь самого себя, через воображаемую мембрану, разделявшую внешнюю и внутреннюю реальности. Но это было невозможно, и деться было некуда.
Я не мог винить Наталью, что она сейчас ушла, и все-таки был зол на нее. Как будто она меня предала. Между тем я прекрасно знал, что это самое обыкновенное дело.
Наталье, нянчившейся со всеми, приходилось еще и выкраивать время, чтобы навещать престарелого родителя. Никита обитал в противоположном крыле нашего дома. Вполне добродушный пенсионер, почти домашний юродивый. Выходил во двор, шаркал вокруг дома, заговаривал с прохожими, нес околесицу, часто со слезами на глазах и мелким беззубым смехом. А в последнее время сильно опустился, перестал за собой следить.
Я помнил его с детства. Никита всегда здоровался с моей мамой. Бог знает почему, питал теплые чувства ко мне. «Симпатизировал», как говорила мама. Непременно ко дню рождения приносил в подарок какую-нибудь полезную книгу или любопытный сувенир, вроде старинной открытки или стеклянного шарика с крошечной птичкой внутри. Безделушек у него было полным-полно. Меня впечатляли эти бескорыстные знаки внимания. Чтобы вот так, ни с того, ни сего, можно было совершать добрые поступки. Что, в общем-то, малознакомый старик приходил с подарком к какому-то маленькому мальчику, совершенно чужому, когда тот, бедняжка, в свой день рождения затемпературил и уложен в постель.
Старуха Циля рассказывала, что у него когда-то сгорела жена. То есть мать Натальи. Еще один жуткий случай из прошлого. Были, якобы, у супругов какие-то размолвки. Даже в разводе находились, что ли. Хотя еще жили вместе.
Но особенно Никита был знаменит у нас тем, что у него, по слухам, имелся роскошный автомобиль. Якобы, где-то в подземном гараже стоял совершенно новый черный трофейный, типа «Даймлер-Бенц». Автомобиль, словно тело в мавзолее, находился в состоянии идеальной консервации. Причем Никита ни разу (!), его из гаража не выгонял. Вообще им не пользовался (!!). Никто уже и не предлагал Никите продать машину. Он и слышать об этом не хотел. Притворялся, что у него вообще нет никакой машины.
Старуха Циля уверяла, что первоначально автомобиль принадлежал ее мужу Николаю Васильевичу. Это утверждение, ничем определенным не подтверждалось. Весьма вероятно, что он перешел к Никите еще в те времена, когда у его отца были с Николаем Васильевичем некие деловые отношения. Оперировали не то драгметаллами, не то антиквариатом, чуть ли не сокровищами. Темная история. Я не вдавался…
По идее я должен был испытывать к Никите сердечную признательность: именно ему я был обязан появлению у нас Натальи. Именно он, как коренной обитатель нашего дома, приглядел для дочери комнату, пустовавшую после смерти старушки Корнеевны, подбросил другой заинтересованной стороне вариант обмена. Плюс уговорил Наталью перебраться поближе к себе, несмотря на то, что той нужно было возвращаться в дом, с которым были связаны такие мрачные воспоминания. Хотя оставаться в квартире, где у нее болел и умер ребенок, тоже было ничуть не легче…
Я включил ночник. Потом выключил. Потом снова включил. Меня все злило. Из своего добровольного изгнания мне было слышно, как гремит посуда, стучат вилки и ножи. Я чувствовал себя несчастным и брошенным как никогда. Но глупее всего, что я и правда ужасно хотел есть. Особенно, понаблюдав, с каким смаком уписывает поминальную трапезу изголодавшийся дезертир-друг. Наверное, еще немного, и от голода и обиды у меня из глаз покатились бы слезы.
Кстати, последний раз я плакал, когда участковая докторша Шубина проболталась Циле, что мама совсем плоха, что рентген показал, что метастазы расползлись по всему телу. Старуха стала колоть маму своими гнусными шпильками. А до меня, может быть, впервые, дошло, что моя мама обречена.
Вдруг скрипнула дверца «кабинете». Я ведь не заперся. Ко всему прочему еще и запереться – это уж было бы совсем по-детски! В «кабинет» просунули сначала одну большую тарелку, на которой горкой были сложены салаты, кусок холодца, кругляши колбасы, шпроты, бутерброд с красной икоркой, ломтики буженины, а затем другую, где, кроме полной рюмки, уместились чашка дымящегося чая и несколько сладких пирожков. Все выглядело чрезвычайно аппетитно. Я так проголодался, что уже обрадовался бы и пресловутому бульону.
– Да помоги же! – потребовала Ванда, влезая ко мне. – Как насчет того, чтобы поужинать прямо в «мансарде»?
Свесившись сверху, я поспешно взял тарелку с чашкой и рюмкой, поднял к себе наверх. Забравшись внутрь, Ванда поставила другую тарелку на тумбочку рядом с компьютером, положила вилку. Потом, затворив дверцу «кабинета», устроилась в маленьком кресле и огляделась.
– А у тебя тут классненько! – тихо сказала она. – Можно я тут с тобой посижу немножко, а?
– Ну, посиди.