Последний русский
Шрифт:
Уже на следующий день я прогуливался с моим лучшим другом по набережной Москва-реки. Мой друг молчал, а я смотрел на реку и небо.
Пространство казалось невероятно просторным. Меня словно распирало изнутри. Я был словно одинокий путник, проснувшийся посреди степи: топай куда хочешь, – есть следы, есть кости погибших, есть дикие звери и пустота во все стороны… Куда бы ни забрел, где бы ни оказался, ничто не потянет назад, никуда не нужно возвращаться, никто не ищет и не ждет. Свобода.
Я призван к великим делам. Ничто не мешало. Нахлынувшее чувство кричало о том, что я молодой, сильный и точно знаю, чего хочу в первую очередь. И что самое поразительное, это стало возможным лишь благодаря исчезновению мамы. Именно восторженный
Последний год практически ни с кем не общался. Жизнь как бы замкнулась внутри квартиры. Хотя мама пролеживала в больницах. Навещая ее, я с замиранием сердца интересовался анализами, непонятными, и оттого казавшиеся еще более зловещими. Никто меня не трогал. В том числе родственники. Не то чтобы бросили. Понятно, у людей своих дел невпроворот, а тут картина тягостная, отнюдь не жизнеутверждающая. Вряд ли кому-нибудь доставит удовольствие вникать в эти дела.
Раз выбрался со школой на природу. Я вовсе не был отшельником. В детстве и подавно отличался энергичностью, предводительствовал во всех играх и проказах. Ребята прихватили спиртное. К ужасу классной руководительницы перепились свински. Хорошо, что не обкурились и не обдолбались. Зато оббблевались. Я, естественно, тоже. Чувствовал себя кретином. И удовольствия ноль.
Иногда звонил лучший друг, предлагал чем-нибудь заняться, но я реагировал вяло и, очевидно, превратился в никудышного товарища. А ведь мы выросли вместе, чувствовали себя братьями и еще недавно оба стремились к настоящей мужской дружбе.
Недавно Павлуша позвонил, чтобы поделиться сексуальными новостями. Якобы представился случай конкретно трахнуться. Пора бы уж, наконец. Взбудоражено уверял, что там отказа не бывает. Более того, как и положено настоящему другу, предложил совершить этот торжественный акт инициации вместе. Но я отреагировал неадекватно – отказался. Притом с нарочитым безразличием. Хотя бы из вежливости поинтересовался, как и что. Павлуша засомневался: может, я уже успел сподобиться и молчу? Я снова уклонился: куда уж мне, учиться, мол, надоть. Ну, дело хозяйское, огорченно вздохнул друг.
В наиболее черные моменты, чтобы хоть как-то ободриться, я перечитывал бесшабашные и богохульные поучения Омара Хайяма. Казалось, это способствовало «философскому отношению» к жизни.
Внезапно мой друг остановился, взглянул на косматую тину, которая полоскалась у гранитных плит в белесой воде и распространяла сладковатый дух, и высказался в том смысле, что, дескать, конечно, мне необычайно повезло.
– Ты счастливый человек!
Ну как же! Оказаться вдвоем в одной квартире с такой женщиной. Совершенно по-свойски, по-соседски. Об этом мог мечтать любой. Понимаю ли я это сам? Теперь ничего проще, нужно «лишь просто пойти и залезть к ней в постель…»
Удивительно, именно это пришло Павлуше в голову в этот момент в голову! И он говорил о ней, о Наталье. Что-то пошлое было в это совсем не подходящем слове – «соседка»… Некоторые слова лучше вообще не произносить. Но формально так оно и было.
Мой друг говорил о том, что мы оба понимали без слов. Например, прекрасно помнили однажды подслушанный разговор между нашими мамами. «А ты не боишься, – поинтересовалась Тетя Эстер у моей мамы, – что Наталья соблазнит мальчика?» На что моя мама, беспечно рассмеялась: «Хоть бы и так! Она чудесная женщина. Я была бы только рада!..» Но это было сказано в шутку. Если в этом заключалась хоть какая-то возможность, мама, конечно, сочла бы это чем-то вопиющим. А ведь я практически признавался ей в своем чувстве к Наталье. Когда она выспрашивала, какого типа женщины мне «вообще нравятся», я пожимал плечами. «Ну, например, вроде нашей Натальи?» – «Где-то так…» Пока мама была жива, об этом не могло быть и речи. Но ее смерть сняла «запрет». И от одной этой мысли я чувствовал себя ничтожеством. Даже от Павлуши интуитивно оберегал эту мысль.
Моему другу ситуация представлялась предельно простой. И никаких терзаний.
«А что, она – классная чувиха!» – сказал он и даже вздохнул.
И снова я испытал странное, двойственное чувство. Он попал совершенно в точку. У меня чесались руки влепить ему оплеуху. Мог бы быть поделикатнее, вообще, не лезть не в свое дело. С другой стороны, что в этом обидного? Перед самим-то собой я же не кривил душой. Сам бог велел ее иметь, тянуть, трахать, дрючить и т. д. И она впрямь классная баба. К тому же Павлуша и не думал иронизировать. Просто несколько грубовато и прямолинейно обозначил этот очевидный факт. Мы с ним еще и не о том с ним говорили, и выражений, понятно, не выбирали. До чего ж странно это все!..
Ситуация напомнила эпизод из детства. Однажды мы играли во дворе, втыкая в расчерченную землю перочинные ножи. К дому подъехала наша машина. Из нее вышла моя мама и ее хороший знакомый, «дядя Володя». Кстати, последний мне очень даже нравился. В случае чего не прочь называть «папой». Мама ласково называла его Володенькой. Я подбежал поздороваться, спросить разрешения погулять еще. Мама охотно разрешила. Вернувшись к Павлуше, я радостно сообщил, что мама разрешила. «Пока они с дядей Володей, – я повторил ее слова, – поговорят о делах». Тут Павлуша подмигнул и, хлопнув по меня плечу, кивнул с усмешкой: ну да, знаем, мол, какой это «дядя» и какие у них «дела». «Что-что?!» – пробормотал я. Не то чтобы я еще совершенно был не сведущ в этих вопросах, но мне как-то в голову не приходило, что это может касаться моей собственной мамы…
Да что там я!.. Я знал одного мальчика, который чуть не до двенадцати лет был убежден, что совокуплением – этим омерзительно грязным занятием – грешат одни лишь проститутки. До того его мамочка заморочила ему голову, оберегая дитятю от скверны окружающего мира. Так вот однажды один наш приятель, исключительно в целях просвещения, принялся разъяснять, что и его мать занимается тем же самым. Или, по крайней мере, занималась. Иначе он вообще не смог бы тогда родиться. То есть исходя из примитивной логики и физиологии. Тут наивный мальчик врезал «просветителю». Да так, что едва не выбил ему глаз. А потом еще и на себя едва не наложил руки.
Что касается меня, то, ради дружбы, я был готов сделать вид, что не понял, на что намекает Павлуша. Хотя чувствовал, что это попахивает предательством по отношению к маме. Несмотря на то, что в тот момент мне было лет десять, я уже имел кое-какое понятие, что некоторые вещи звучат оскорбительно и что в определенных ситуациях, если ты хочешь себя уважать, нужно давать по физиономии. Но, во-первых, еще никогда и никому в жизни я не бил по лицу, а во-вторых, Павлуша был моим лучшим другом, практически родным человеком. К тому же я был немного старше, а в тот момент это было весьма немаловажно в представлении детей о возрастной иерархии. Он и сам видел, что сболтнул лишнего. Но мой озадаченный и, надо думать, довольно глупый вид спровоцировал на продолжение. Он сделал соответствующий жест, красноречиво пощелкав указательным пальцем, по большому пальцу другой руки. «Дурак!» – выпалил я, в ярости погнавшись за ним. Я был старше, но он всегда бегал быстрее меня. Он вообще бегал очень быстро. Потом, слоняясь по двору, я нашел его перочинный ножик и хотел забросить его в Москва-реку. Но не стал этого делать. Мама была влюблена в этого своего знакомого. Видимо, несмотря на то, что была «однолюбкой». И он был в нее влюблен. Искренние и, в сущности, незамысловатые люди. Может быть, потому, что ее переполняло это чувство, а может быть, потому что ее мучила совесть, как я, ее сынок, на это посмотрю, а может быть, просто вдруг решила, что мне пора это понять, – в общем, попыталась объяснить мне на их примере, что такое любовь. Чтобы я ни с чем ее не спутал. То есть само это чувство. Наверное, ей казалось, что она объясняет очень понятно. Это такое невероятное ощущение, объясняла она, когда у кого-то в гостях, среди многих людей, ты вдруг коснешься руки другого. Просто коснешься его руки, – и, внутри у тебя вдруг все похолодеет, перехватит, «сопрет» дыхание, и вы оба сразу «все» поймете, как будто знали друг друга уже сто лет.