Последний русский
Шрифт:
Однако до самого вечера Павлуша не решался вылезти. Все мерещилось, что доносится верещание бритых сержантов. Может быть, это просто были реверберации внутри мусоропровода. Натерпелся не дай бог никому. Пару раз сверху плескали помоями, чем-то таким мерзким, протухшим, чему и названия подобрать невозможно, – самого вырвало. Потом кое-как выбрался, но все равно, ожидая засады, не решался спуститься вниз или стучать в свою или в нашу квартиру. Так и просидел до самого позднего вечера на предпоследнем
Полным ходом шли приготовления к завтрашним поминкам – Наталья с Кирой готовили еду, старуха-соседка Циля путалась у них под ногами со своими советами, Ванда стояла у плиты, пекла блины. Меня не трогали. Я просто сидел тут же, стараясь ни о чем не думать. Я в тот вечер соображал очень плохо.
Она-то, Ванда, и вышла к мусоропроводу с помойным ведром. Она и привела Павлушу к нам, ахая:
– Ой, ой! Боже мой, как же от него воняет!
Я с изумление смотрел на моего лучшего друга.
– О, блины, блины! – прошептал он. – С маслицем! Дайте же блинцов-то поесть! Дайте водички напиться!
– Можешь, бульончика? – предложила соседка старуха Циля, потянув воздух своим висячим, похожим на огромную бородавку носом.
– Как от тебя нехорошо пахнет, Павлуша! – фыркнула Кира.
– Может, сначала хотя бы помоешься и переоденешься? – усмехнулась Ванда.
– Сначала поесть, – категорически заупрямился Павлуша. – Умираю с голоду! У – ми-ра-ю!!
Закапризничал, чувствуя себя героем.
– Что вам, – говорил он, усмехаясь, – дайте мне перехватить еще кусочек, тетя Кира. А то, может, щас за мной придут. Весь дом кишит этими бритоголовыми сержантами.
– Никто за тобой не придет, Павлуша, – ласково сказала Ванда.
– А ты зачем убегаешь, Павлуша, – покачала головой Кира. – Ты отслужи, как полагается, и будешь хорошим мальчиком.
– Военная служба не мёд, тетя Кира.
– Зато станешь настоящим мужчиной, Павлуша.
– Да. Или настоящим козлом. Это еще в лучшем случае. Если где-нибудь в диких краях под пули не поставят.
– Фуй, Павлуша, как ты нехорошо говоришь. Конечно, это бывает. Но ты не провоцируй. К тому ж, теперь ситуация исправляется. Много к лучшему, я слышала… Какой ты пример подаешь, – она кивнула на меня, – ему, может, тоже скоро служить.
– Сочувствую, – вздохнул Павлуша, – его мне особенно жаль. Пусть бы уж лучше поступил на свой философский. Чем в армию греметь. Его там, пожалуй, оттрахают, нашего философа.
– Фуй, Павлуша! Фуй!
Он только усмехался и облизывался на блины…
Но Кира буквально заслонила блины грудью. «Ты что, не понимаешь, для чего эти блины готовятся?» Мол, на поминки приготовлены.
– Ну, дайте же ему, бедному, поесть! – с улыбкой сказала Наталья.
Тут и я вмешался. И Кира – делать нечего согласилась, пяток блинцов Павлуше отпустила. С начинкой естественно.
– Ты ешь, ешь, – торопила его, – нам сейчас не до тебя. Сам понимаешь. Поешь и, пожалуйста, иди домой.
– Как же он пойдет, – забеспокоилась Ванда. – Его сразу словят!
– Ну вот, ты еще будешь спорить! – замахала на нее руками Кира. – Ему нужно идти к себе домой.
– Он ко мне пришел! – воскликнул я. – И ты не имеешь права его выгонять!
– Ты расстроен сейчас и не понимаешь, что ему лучше уйти.
– Да как ты можешь так говорить! Он будет у меня прятаться, сколько нужно.
– Сегодня такой день, что нельзя кричать, – шикнула Кира. – Мамочка еще все слышит, ей будет неприятно.
– Оставь, пожалуйста, его в покое, мама, – вступилась за меня Ванда. – Как ты не понимаешь!
– Я действительно пойду, – обиделся Павлуша.
– Нет, ты останешься, – заявил я.
– Ты останешься, – сказала Ванда.
– Кира, мне нужна помощь! – дипломатично отвлекла Киру Наталья.
– Ну хорошо, – согласился Павлуша. – Теперь можно и помыться. Блинов наелся, а от запаха тошнит. – Он слегка понюхал согнутую в локте руку и поморщился.
Мы все поморщились.
– Выпить бы еще, – вздохнул он.
– Фуй, какой бессовестный! – сказала Кира и отправилась на кухню.
Павлуша отправился в ванну, пустил горячую воду, улегся. Ванда принесла ему в чашке водки. (Откупорила бутылку потихоньку от матери?) Вошла в ванную, не постучав. Он взглянул на нее с изумлением и восхищением. И выпил. После всего пережитого тут же захмелел.
– Ванда, – серьезно поинтересовался он, – можно задать тебе научный вопрос?
– Ну.
– Что ты думаешь о сексе?
– Что и все нормальные люди.
– Понял. А ты им вообще занимаешься?
– А то!
– А каким занимаешься? Я серьезно!
– Вот пристал. Нормальным.
– Понял. А каким – нормальным?
– Каким-каким – оральным!
– Понял, – сказал он, бултыхаясь в мыльной водичке. – О, у меня, кажется, зверская эрекция!
– Это твое личное дело. Нам-то что, правда, братик? – усмехнулась Ванда, взглянув на меня.
Но выходить из ванной не собиралась.
Павлуша блаженно отмокал в горячей воде, в хлопьях пены, вслух рассуждая о том, что пора, пора, наконец, узнать, что такое женщина. В его «дезертирских» устах это звучало лихо и в то же время очень романтично.