Последний шанс
Шрифт:
— Я ваша должница, Иван Иванович... Ваше участие в моей судьбе... В такие критические моменты и узнаешь, кто настоящий друг, а кто всего лишь попутчик.
Напоминание о том, какую роль по милости Сани сыграл Иван Иванович в судьбе Генераловой, было неприятным. Он невольно посуровел, сосредоточился. Екатерина Ильинична уловила перемену в его настроении и поняла причину.
— Я знаю, Иван Иванович, что привело вас ко мне. Был тут один... красавчик из ГАИ, влюбленный в себя, как дворовой петух, и убежденный, что все женщины — все без исключения! — подчеркнула она, — впадают при виде его в любовный экстаз. А меня от этой стандартной челюсти и масляных глаз в озноб кинуло: началась аллергия. Заходит в дом этаким барином. Ног не вытер, прется через все комнаты, А Ивановна ходи и подтирай следы от его сапожищ! Ну, наша Ивановна и взяла молодца в оборот.
Генералова вновь от души рассмеялась (у нее было хорошее настроение)
— Сунула Ивановна ему швабру в руки: «А ну, вытри сапожищи! И следы за собою ликвидируй!» Он начал было артачиться, мол, как вы со мною разговариваете, я при исполнении служебных обязанностей. А Ивановна ему: «Ты, сынок, при исполнении своих, а я при исполнении своих. Мои обязанности — чистота и порядок в доме. Я тебя не заставляю снимать сапоги у порога, а вытереть их ты обязан. Или тебя в детстве не учили уважать труд других людей?» И что бы вы думали! — потешалась Генералова. — Сдался наш красавец — взял в руки швабру... Но, по всему, взыграло в нем самолюбие и во время разговора со мною «по делу» он пошел в атаку: «По нашим ведениям, машина с номерным знаком СЛГ 18—17 имеет отношение к дорожно-транспортному происшествию. Прошу предоставить машину к осмотру». Пыжится мой красавец, как улюлюкающий индюк, пытаясь выглядеть большим и солидным, и невдомек ему, что он смешон и жалок. Ну, а я ему в ответ: «Прошу предоставить труп к осмотру и опознанию». А он своими нахальненькими карими глазами хлоп-хлоп! Никак не может взять в толк. Поясняю: «Дорожно-транспортное происшествие — это, надо полагать, наезд на пешехода. А наезд при тех скоростях, которые я уважаю, — это труп. Ну, а во всех фильмах «вещдоки» предоставляют для того, чтобы преступник тут же раскололся. Вот вы мне и подайте труп. Увижу — раскаюсь, признаюсь». Тогда он понял, что подзарвался. Оказывается, может быть вполне нормальным человеком даже при исполнении служебных обязанностей. «Екатерина Ильинична, извините... Неизвестные ограбили мебельный магазин «Акация». Есть предположение, что их с места происшествия увезла машина вашего цвета». Тут меня такая ярость охватила, понимаю, что говорю глупость, а унять себя не могу. «Моего цвета? — спрашиваю. — Цвета моего лица? Цвета моих волос? Спины? Ног? Я же — многоцветная, как и любая женщина».
Что-то в пересказе Генераловой было неприятное для Орача. Неуважение к службе правопорядка?.. Конечно, гаишник вел себя не лучшим образом, без учета специфики обстановки, в которой ему довелось работать. Но и Генералова хороша! Укоряет гаишника в самовлюбленности, а за собою этого порока не замечает. Чувствуя свое социальное превосходство над милиционером (жена академика, хозяйка дома), она тонко издевалась над его нерасторопностью. Работник ГАИ должен был выполнить задание — навести нужные справки. Конечно же, нагловатому, как все недалекие красивые мужчины, парню следовало действовать в рамках закона. А какие обвинения он мог предъявить жене академика? Никаких! Лишь подозрения. А гражданского долга со стороны Генераловой не чувствовалось. Почему?
Иван Иванович с горечью поглядывал на Екатерину Ильиничну. Ему хотелось увидеть в ней то человеческое, что в свое время взволновало и привлекло двадцатитрехлетнего Саню. Красива? Но в таком возрасте женщина очаровывает нас не первозданной утренней свежестью, а внутренним обаянием, привлекательностью, сердечностью.
Как бы оскорбилась Екатерина Ильинична, если бы могла прочитать мысли своего гостя! Упоминание о возрасте женщины она считает непростительной бестактностью. «Женщине столько, на сколько она выглядит», — заявляла она. Генералова могла бы показаться обаятельной, если бы не это желание унизить человека. Умна ли она? Да уж глупой не назовешь. Цену себе знает. К тому же умеет себя подать. Она старалась быть откровенной с Иваном Ивановичем и была откровенной, но, как ему показалось, в определенных рамках, на заданную и выверенную глубину.
И тут Иван Иванович поймал себя на мысли, что он излишне придирается к Генераловой. Нельзя при первой же встрече требовать от знающей себе цену женщины абсолютной раскованности. Визит майора Орача не мог быть приятным для жены академика, особенно после того, как здесь уже побывал нерасторопный гаишник. Ведь Иван Иванович явился продолжить дело, начатое лейтенантом. Выходит, он заодно с ним.
Что Иван Иванович знал о Генераловой? Самое общее, то, что ему порой рассказывал сдержанный в чувствах Саня. А после того, как сын сказал отцу: «Я люблю эту женщину», его сдержанность утроилась.
Генералова об Иване Ивановиче, вне сомнения, знала гораздо больше, чем он о ней.
Словом, не было у Ивана Ивановича Орача оснований требовать от Екатерины Ильиничны быть с ним искренней.
И все-таки Генералова, пожалуй, была сейчас в беседе щедрее майора Орача.
Генералова продолжала свой рассказ.
— Мой милый «красавец» в тоне прокурора спрашивает: «Почему вы сняли свою машину с колодок раньше обычного времени?» Чем я могла оправдаться? На дворе — весна, теплынь и все прочее... Вот и отвечаю: «Чтобы ограбить мебельный магазин. Вначале хотела взять «фирмовый» — «Все для новосела». Выручка там приличная. Но, прикинув, поняла, что такая махина мне не по зубам: из одного конца магазина не видно другого. И пока будешь брать кассу, в другом конце вызовут милицию. А «Акация» — вполне. Мне для полного счастья не хватает ста тысяч. Наличными. Вот я и ликвидировала дефицит в личном бюджете». После такого собеседования, как понимаете, свою машину для опознания работнику ГАИ я не предоставила, сославшись на то, что у него на это нет соответствующих документов, Лейтенант пообещал мне найти документы, как только я выеду за пределы гаража. На этом мы и расстались. — Она разволновалась, разгорячилась. — Иван Иванович, само подозрение в том, что Генералова грабит магазин, не правда ли, весьма обогатило бы мою биографию? Сделать из жены всемирно известного человека взяточницу не удалось. Теперь шьют ограбление! С какими сногсшибательными подробностями я буду рассказывать своим приятельницам об этом «гоп-стопе»! Кажется, так называется на воровском жаргоне ограбление? — В ее дребезжащем от возбуждения голосе звучал сарказм. — Уж я-то пропишу детали! — злорадно пообещала Екатерина Ильинична. — Представляю, какой это произведет эффект, мои подружки умрут от зависти, что не видели меня с пистолетом в черной маске Зорро! Причастность к тайне всегда волнует сытых людей. Нам так приятно щекочет нервы ужас, пережитый другими. Мы же воспитаны на детективах. Кстати, Иван Иванович, как вы относитесь к детективам?
Это ее манера — то и дело менять тему разговора. Она сбивала с мысли собеседника и держала его в постоянном внутреннем напряжении. С такой не соскучишься!
— К детективам?! — переспросил Орач, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. — Наверное, как каждый профессионал к дилетанту, воображающему себя специалистом... Скорее всего — никак. Разве что они способствуют пропаганде основ правопорядка среди населения,— смягчил Орач свой приговор.— Да и то лишь в том случае, если автор разбирается в том, о чем пишет. А то ведь в погоне за так называемой «достоверностью» начинают раскрывать специфику работы милиции, обучают начинающих преступников тонкостям ремесла. В этом отношении особенно опасно кино. Помню, в каком-то зарубежном фильме была искусно показана драка: герой вооружается увесистой бутылкой из-под шампанского. После этого фильма прокатилась волна преступлений среди подростков: в дело были пущены бутылки; их разбивали, оставляя в руке горлышко с острыми краями.
— Я об этом тоже слышала, когда еще работала в мединституте, на курсах повышения квалификации.
— Кстати, если не секрет, почему вы расстались с медициной?
Генералова, сидевшая в кресле, напряглась. Глаза — в прищур.
— У меня от вас нет секретов. Не было их и от Сани... А он так любит вас, у него такая вера в отца... Короче, мой уход из медицины был социальным протестом.
Иван Иванович от неожиданности даже крякнул, словно рубанул с плеча топором по сучкастой колоде, чуточку наискосок, чтобы острое лезвие не застряло в смолистой вязкости.
Екатерина Ильинична вновь повеселела.
— Надоело приспосабливаться. Для меня врач — это человек, самоотверженно преданный своему делу. А в мединститут набирали порой всякую бездарь: деточек-перекормышей. Такого и близко к врачеванию нельзя допускать. Учится едва-едва, а мы его тащим... Как же: у него — папа! Так пусть папа или дядя и поступают в институт вместо своего оболтуса. Я таким беспощадно ставила двойки. Ну и конфликтовала с деканом. Пыталась объясниться с ректором и секретарем парткома, но.... все ограничилось красивыми фразами. Видимо, чтобы избавиться от «неудобной» сотрудницы, мне предложили читать на курсах повышения квалификации. Согласилась. Думала: доведется иметь дело со взрослыми людьми, которые уже имеют представление об ответственности врача. Увы, и там равнодушных бездарей оказалось предостаточно. Но я ни разу не пошла против своей совести.
— А другие? — поинтересовался Иван Иванович, вспоминая, что по тому делу несколько человек были осуждены за систематическое вымогательство взяток, как было записано в обвинительном заключении.
Генералова пожала узкими плечами:
— Это определил суд...
— А вы хотя бы однажды воспротивились?
— Вас интересует, почему я не стала донкихотом в юбке? Не люблю быть посмешищем. Я на личном опыте убедилась, что систему всеобщего подкупа и задабривания, взаимных уступок и услуг мне не одолеть. И чтобы не стать белой вороной, приспособилась к местности. Есть такое явление в природе: мимикрия...