Последний срок
Шрифт:
– Не достигшие половой зрелости… это восемь лет? Десять лет? Почему этот возраст?
– Не могу вдаваться в подробности, – отозвалась Стоун. – Вы вступили на запретную территорию.
Гарри отошел к окну и посмотрел на Клейтона Пелла, сидящего в кружке других мужчин во время сеанса терапии. Его плечи были расправлены, казалось, он увлечен разговором, не прятал лицо и не производил впечатления человека, страдающего от душевной травмы.
– Все в этой компании о нем знают?
– Знаю одна я и, сказав вам, совершила серьезный проступок. Сеансы
Босх мог бы возразить, что они приходят и остаются в этом доме, поскольку находят здесь пищу и кров. Но лишь поднял руки в знак того, что сдается и приносит извинения.
– Доктор, – попросил он, – сделайте нам одолжение: не говорите Пеллу, что мы интересовались им.
– Не скажу. Это только расстроит его. А если меня спросят, отвечу, что вы расследуете последний акт вандализма.
– Превосходно. И на что же покусились вандалы в последний раз?
– На мою машину. Написали на боку краской из баллончика: «Я люблю насильников детей». Те, кто живет по соседству, вышвырнули бы нас отсюда, если бы могли. Видите мужчину, который сидит напротив Клейтона? С повязкой на глазу?
Босх посмотрел и кивнул.
– Его поймали, когда он возвращался с работы и шел в наш центр от остановки автобуса. Местная банда – Т-Даб Бойз. Осколком бутылки они проткнули ему один глаз.
Гарри повернулся к ней. Он понял, что Анна имеет в виду банду латиноамериканцев, сформировавшуюся в районе Тахунга-Уош. Громилы из латиноамериканских уличных банд были известны своей беспощадностью и тем, что жестоко расправлялись с людьми с сексуальными отклонениями.
– Кто-нибудь арестован за это?
Анна иронически рассмеялась.
– Для того чтобы произвести арест, надо сначала заняться расследованием. Видите ли, ни один акт совершенного здесь вандализма или насилия не расследовался вашим управлением или другими органами.
Босх кивнул, не глядя на нее. Он знал, каково положение вещей.
– А теперь, – сказала врач, – если вопросов больше нет, я должна вернуться к работе.
– Вопросов больше нет. – Гарри кивнул. – Возвращайтесь, доктор Стоун, к своей благородной работе. А мы займемся своей.
9
Босх вернулся в управление из архива с кипой папок под мышкой. Был шестой час, и помещение оперативного состава почти обезлюдело. Чу отправился домой, что вполне устраивало Босха, – он и сам собирался покинуть работу, а дома изучить документы и диск с видеозаписью из «Шато-Мармон». Он уже укладывал папки в портфель, когда в помещение вошла Киз Райдер и направилась прямо к нему. Босх быстро закрыл портфель. Райдер не должна заметить, что документы в нем не касаются дела Ирвинга.
– Гарри, я считала, что мы должны быть на связи, – сказала она вместо приветствия.
– Будем, когда у меня найдется, что сообщить, – отозвался Босх. – И я приветствую тебя, Киз.
– Гарри, у меня нет времени на любезности. Шеф давит, а на него давит Ирвинг и все члены муниципального совета, которых он втравил в это дело.
– В какое?
– В то самое: они хотят знать, что случилось с его сыном.
– Я рад, что ты подставила плечи и взяла на себя эту ношу. Теперь следователи спокойно займутся работой.
Киз разочарованно вздохнула, и Босх, заметив на ее шее под воротничком блузки неровный шрам, вспомнил, когда ее ранили. Это случилось в тот последний день, когда она была его напарником. Он поднялся и взял со стола портфель.
– Уже уходишь? – удивилась Киз.
Босх показал на часы на стене:
– Почти половина шестого. Я заступил на службу в половине восьмого, а на обед потратил десять минут – поел на капоте машины. Считай как хочешь, но у меня два часа переработки, за которую город больше не платит. Поэтому иду домой, где больная дочь ждет, чтобы я накормил ее супом. Вот так, или собирай городской совет и пусть они выносят решение.
– Гарри, это я, Киз, почему ты так себя ведешь?
– Как так? Будто я сыт по горло тем, что в расследование впутывается политика? Признаюсь, у меня на руках еще одно дело: девятнадцатилетняя девушка изнасилована и убита на пляже. Ее тело объели крабы, но вот что странно – никто из муниципального совета меня не дергает по этому поводу.
Киз Райдер кивнула:
– Понимаю, Гарри, это несправедливо. Твой девиз: ценится каждый, или не ценится никто. И это кредо с политикой никак не вяжется.
Босх пристально посмотрел на нее. Киз смутилась.
– Что такое?
– Так это ты?
– Что я?
– Ценится каждый, либо не ценится никто. Ты превратила мою фразу в девиз и передала Ирвингу. А тот повел себя так, будто знал ее давным-давно.
Райдер удрученно покачала головой:
– Что за важность, Гарри? От Ирвинга явился человек и спросил, кто лучший следователь в отделе особо тяжких преступлений? Я ответила – ты. Но он пришел опять и сказал, что Ирвинг тебя не хочет из-за вашего прошлого. На это я ответила, что для тебя прошлое побоку, поскольку ты считаешь, что ценится каждый, либо не ценится никто. Вот и все. Если для тебя в этом слишком много политики, требую отставки в качестве твоего друга.
Босх посмотрел на нее. Райдер почти улыбалась, не допуская мысли, что он по-настоящему расстроен.
– Я подумаю и позже сообщу тебе.
Он вышел из своего закутка и направился по проходу.
– Подожди.
Гарри обернулся.
– В чем дело?
– Если не хочешь говорить со мной как друг, поговори как детектив. Что нового по делу Ирвинга?
Веселость исчезла из ее голоса, и лицо помрачнело. Киз начинала злиться.
– Мы ждем вскрытия. На месте преступления не обнаружено ничего такого, что позволило бы сделать конкретные выводы. Многое из того, что мы знаем, исключает несчастный случай. Мы имеем дело либо с самоубийством, либо с убийством. На мой взгляд, это скорее самоубийство.