Последний торпедоносец
Шрифт:
— Посмотрим, — процедил Игорь. Поправил укладку за плечами.
И звякнул карабинами(1)…
… На трети подъёма Игорь понял, что попал.
Он приник к скале, которую не могли покорить — Наташка говорила — лучшие альпинисты. Пот заливал глаза, драл кожу по всему телу. Руки и ноги дрожали.
Игорь прислонился горящей щекой к прохладной скале. Вниз? Да, вниз. Осторожно — вниз, по проторённой дороге. Он ещё успеет вернуть флаг в эллинг.
— Чёрта с два, — процедил он, поднимая лицо. И увидел перед самыми глазами глубоко врезанные в скалу знаки, выписанные алой и чёрной краской. А может… может, просто кровью и сажей?
Скруглённая свастика и два значка — похожий на наконечник стрелы и тот, который носили на мундирах ЭсЭсовцы.
Знаки справа не были ему знакомы(2). Но что-то такое шевельнулось внутри. Как будто — чуть выше — прижимался к скале отчаянный мальчишка с яркими глазами и копной соломенных волос — тот, кто лез на эту скалу в незапамятные времена: доказывать храбрость, встречать рассвет или просто чтобы показать: я могу! И сейчас он обернулся, протянул вниз руку и со смехом сказал: " Лофа, маттахарья! Фрамфрам!"(3)
Игорь почти услышал эти слова. Стиснул зубы. И… понял, куда надо встать, чтобы продолжить подъём…
1. Имеется в виду делать альпинистского снаряжения.
2. Руны «тиваз» (руна бога побед Тива) и «совило» (руна Солнца). Готы, жившие в Крыму, были уже христианами, но широко пользовались "наследием предков".
3. Руку, воин! Вперёд-вперёд! (готск)
Когда Игорь — почти бездыханный и ослепший от напряжения — ввалился на верх Мечкамня, солнце начинало подниматься над морем.
Узкая — метра три в диаметре — площадка продувалась ветром. Он был ощутимым и сильным. Игорь, забросив разбитую руку за спину, вытащил шест. Закрепил на заранее приготовленных скрепах знамя. Поднял его в руках. Ветер качнул мальчишку, рванул из рук знамя, но Игорь устоял, а знамя — развернулось и затрепетало.
С резким выдохом Игорь всадил шест — на четверть длины — в щель на самом краю скалы. И обернулся, чтобы присесть и перевести дух. В нём сейчас не было ни гордости, ни радости. Он просто сделал то, что должен был сделать.
Должен. А за это мужчины не ждут наград.
Перед Игорем был скальный выступ… а на нём белели невесть когда выбитые в камне строчки. Он смотрел на них и не верил своим глазам… Ушла боль в мышцах. Мыслей в голове не было, кроме одной — чудеса бывают.
1831 годъ Р. Х.
Кубанскi пластуны: Эсоулъ?ома Провъ Колывановъ
Казакъ Грегорий Иванов Колесниковъ
Казакъ Иван Богданов Бахмачъ
Казакъ?еодор?еодоров Губинъ
Турештiну отсуль вiднять!
Всё ещё неверяще Игорь коснулся ладонью камня. И прочёл:
— Есаул… Фома… Пров… Колыванов… Колыванов… — повторил он и прочёл дальше: — Колесников, Бахмач, Губин… ребята… ЭТО ВЫ?!
Что-то случилось с глазами — строчки на миг расплылись. А когда Игорь поднял голову — на краю скалы стояли люди. В ряд, обнявшись — молодые, белозубые, лихие, в драных черкесках и разбитых мягких сапогах, в мохнатых папахах на затылок, Из-под которых вились чубы. И, смеясь, смотрели на юг. Восходящее солнце блестело на газырях и обкладке оружия.
Игорь моргнул снова. Видение пропало. Но Игорь, встав, подошёл к краю скалы и взялся за флагшток, слыша, как шумит полотнище.
Солнце всходило. В ущельях и распадках ещё лежала тьма, но и её уже пронзали огненные пики, и она сжималась, уползала, втягивалась в щели и норы. На юг над морем шли гряды лёгких облаков, косматых, как бурки, как гривы коней. Миру не было ни конца, ни края. Миру русского солнца, русского неба, русского моря и русской земли…
— Моёооо!!! — вскинул Игорь руки. Это — моёоо!!! Нашеее!!! Всё — нашее!!! Слышитеее?! НАШЕЕ!!! — и он рассмеялся, звонко и ликующе.
А внизу уже собирались люди…
Влетело.
Но перед этим атаман Иргаш так пожал Игорю руку, что хрустнули кости. А после этого ребята и девчонки тащили Игоря на руках почти до эллинга, где Наташка — снова с руганью! — перевязывала счастливо улыбающегося мальчишку, разлёгшегося на диване.
Флаг бился на Мечкамне под неощутимым внизу ветром.
— Что-то шум, — бабушка Надя посмотрела в окно, — уж не случилось ли чего? Игоряша, сходи, пос…
Но идти никуда не пришлось. Прогрохотали шаги, в кухню ворвался Денис. Он был бледен и мокр от пота.
— Игорян, — он оперся рукой о косяк, крупно глотая, — из города… "СВОИ" х привезли… ОМОН… на Казачьем Мысу… мечеть ставить… хотят…
— Господи! — вскрикнула бабушка Надя.
— Едем, ты на мотике?! — вскочил Игорь, опрокидывая табурет.
Мальчишки выскочили наружу.
— Господи, — повторила старая женщина. И перекрестилась на иконы…
Когда мальчишки примчались на место, балаган был в самом разгаре. Над Казачьим Мысом во множестве развевались власовские флаги, торчал транспарант тех же цветов:
Социальная
Всероссийская
Общественная
Инициатива- путь к толерантности и сопроцветанию!
Кучковалось гигантское количество телевизионщиков. На мысу три десятка каких-то смурных личностей возраста 1520 лет в клоунских одеждах что-то делали лопатами. Не меньше сотни станичников бушевали в двухстах шагах от этого дела посреди дороги, но дальше не шли.
Их и эту сумасшедшую стройку разделяла тонкая, но плотная цепь прикрывшихся щитами ОМОНовцев — в «ночках», шлемах, со щитами, дубинками и пневматическими ружьями для пластиковых пуль. В довершение идиотизма происходящего из мощных динамиков стоявшей за ограждением передвижки гремело "Ой мама ща как дам" Киркорова. Очевидно, в ознаменование братства придурковатого болгарина с турками.