Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Откуда ты знаешь, что это та же самая? — настойчиво спросила я.
— Прошу прощения? — ответил Эмерсон.
Посетители ушли, кроме «лекаря», чьи обязанности, оказалось, включают кое-что из того, что западный врач счёл бы ниже своего достоинства. После выполнения тех услуг, которые только женщина может правильно оказать другой женщине, наша посетительница принялась возиться с жаровней в дальнем конце комнаты. Я решила, что там варится какой-то суп; запах был весьма аппетитным.
— Я спросила: откуда ты знаешь, что она — тот же человек, который ухаживал за мной в дороге? — разъяснила я. — Эта завеса весьма тщательно скрывает лицо,
— Ты, как всегда, исключительно проницательна, моя дорогая, — Эмерсон придвинул кресло поближе к кровати. — По-видимому, так наряжается группа женщин, известных, как Служанки Богини. Указанная богиня — Исида, и, похоже, что здесь она стала покровительницей медицины вместо Тота[98], которому принадлежала аналогичная роль в Египте. Если задуматься, то в этом много больше смысла: она воскресила из мёртвых Осириса, своего мужа, и какой же врач способен на большее[99]? Что касается Служанок, одна из них всегда была здесь, рядом с тобой, но, говоря по совести, я не могу отличить одну от другой, и понятия не имею, сколько их всего.
— Почему ты шепчешь, Эмерсон? Она не может понять, о чём мы говорим.
Мне ответил Рамзес. По моему приглашению он сидел в ногах кровати — настолько похожий на древнеегипетского мальчишку, что слышать, как он говорит по-английски, оказывалось просто потрясением.
— Как Тарек только что сказал тебе, мама, некоторые из них говорят на нашем языке и понимают его.
— Как они… Боже мой, конечно! — Я хлопнула себя по лбу. — Мистер Форт! Как стыдно, что я забыла спросить о нём! Вы видели его? А миссис Форт тоже здесь?
— Вот ты и спросила, Пибоди, но есть две причины, почему ты не получишь ответ, — сказал Эмерсон. — Во-первых, ты задавала слишком много вопросов, не давая мне возможность ответить. Во-вторых… ну… э-э… если честно, я и сам не знаю.
— Мне не хотелось бы критиковать тебя, Эмерсон, но мне кажется, ты напрасно потратил время. Я бы настояла на том, чтобы встретиться и побеседовать с Фортами.
— Папа неотлучно сидел возле твоей кровати с того момента, как мы прибыли сюда, мама, — тихо промолвил Рамзес. — Он не оставил бы тебя даже для того, чтобы поспать, если бы я не настаивал.
Мои глаза наполнились слезами. Да, я была слабее, чем думала, и это заставляло меня противоречить.
— Мой дорогой Эмерсон, — сказала я. — Прости меня…
— Конечно, моя дорогая Пибоди. — Эмерсону пришлось умолкнуть, чтобы прочистить горло. Он взял руку, которую я протянула ему, и держал её, как редкостный хрупкий цветок, будто она могла разбиться вдребезги от малейшего нажима.
Была ли я взволнована? Да. Была ли я раздосадована? В высшей степени. Я не привыкла к тому, чтобы со мной обращались, как с нежным цветком. Я хотела, чтобы Рамзес ушёл. Я хотела, чтобы Служанка ушла. Я хотела, чтобы Эмерсон схватил меня в охапку, выжал из меня всё дыхание, и… и рассказал обо всём, что я до смерти желала узнать.
Эмерсон прочёл мои мысли. Он это умеет. Чуть подёрнув уголком рта, он ласково сказал:
— Сейчас я в лучшей форме, чем ты, моя дорогая, и собираюсь в полной мере воспользоваться своим преимуществом. Ты ещё слаба не только для длительной деятельности, но даже для разговора. Воспользуйся своей обычной решимостью, дабы восстановить силы, и тогда я буду рад предоставить тебе… э-э… исчерпывающие ответы на все вопросы.
Он был прав, конечно. Даже краткий эпизод с Тареком (мы договорились называть его именно так, ибо полное имя было попросту непроизносимо) утомил меня. Я заставила себя съесть тарелку супа, поднесённого Служанкой — обильного, питательного, густо заправленного чечевицей, луком и кусочками мяса.
— Не курица, — сказала я, распробовав его. — Может, утка?
— Или гусь. Нам несколько раз подавали жареную птицу. Кроме того, они разводят скот. Мясо очень странное на вкус. Я не могу определить, что это такое.
Я приказала себе съесть суп до последней капли. Вскоре после этого Рамзес и Эмерсон удалились.
— Мы спим в соседней комнате, — пояснил Эмерсон, когда я запротестовала. — Я, как и всегда, в пределах досягаемости твоего голоса, Пибоди.
Сумерки синим покрывалом вползли в комнату. Я сонно наблюдала, как призрачный силуэт Служанки скользил взад-вперёд, исполняя, так сказать, обязанности сестры милосердия. Когда мрак сгустился, она зажгла лампы — крошечные глиняные сосуды, наполненные маслом и снабжённые извитыми тканными фитилями. Такие лампы по-прежнему используются в Египте и Нубии; они известны с незапамятных времён. От светильников исходил мягкий, приглушённый свет, а масло пахло травами.
Я почти заснула, когда женщина подошла к моему ложу и уселась на низком табурете. Затем подняла руки к лицу. Не хочет ли она снять вуаль? Я заставила себя дышать медленно и равномерно, изображая сон, но моё сердце колотилось в предвкушении. Что суждено мне увидеть? Пугающе прекрасное лицо, как у бессмертной Аэши мистера Хаггарда[100]? Усохшее обличье старой карги? Или даже — моё воображение было абсолютно здорово, пусть даже тело и немощно — бесстрастный лик, обрамлённый серебристо-золотистыми волосами и принадлежащий миссис Уиллоуби Форт?
Она отбросила вуаль назад с самым что ни на есть человеческим вздохом облегчения. Лицо, открывшееся передо мной, не было ни светлокожим, ни ужасающе прекрасным, но характерно красивым. Как и у принца Тарека, черты были тщательно вырезаны. Высокие скулы и прямой точёный нос. Сетка из золотых нитей удерживала массу тёмных волос. Мне пришлось по вкусу проявление девичьего тщеславия в использовании косметики на лице, которое должно быть закрыто — сурьма, подчёркивающая тёмные глаза и длинные ресницы, немного красноватой краски на губах и щеках. Служанка казалась такой нежной и заурядной — в отличие от загадочной фигуры, в которую она превращалась под вуалью — что я стала размышлять, не следует ли мне заговорить с ней, но не успела решиться, как заснула.
В течение следующих нескольких дней я почти ничем не занималась — только спала и ела. Пища оказывалась на удивление хорошей — жареные гусь или утка с различными соусами, баранина, приготовленная множеством способов, свежие овощи — бобы, редис и лук, а также несколько видов хлеба, иногда в виде маленьких пирожков, липко-сладких из-за мёда. Фрукты были невероятно вкусными — виноград, инжир и финики, сладкие, как несравненные плоды праздника Суккот[101]. Для питья нам предлагали вино (довольно слабое и кислое, но освежающее), густое тёмное пиво и козье молоко. Воду не предлагали, да я и не просила, так как подозревала, что небезопасно было бы пить её без кипячения. Пришлось отказаться от остававшегося у нас чая.