Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Тех или иных способов, — перебила я, предпочитая не думать о некоторых из них. — Откуда берётся вода?
— Глубинные родники или колодцы. Я предполагаю, что дно долины значительно ниже, чем в пустыне за её пределами. То же самое можно обнаружить в Харге[122], Сиве и других северных оазисах, за исключением, конечно, окружающих скал. Не самый здоровый климат, Пибоди; заметь, что хижины бедняков внизу, в то время как дома высших классов находятся на склонах, вдали от зловонного болотного воздуха. — Он повернулся к Муртеку, чьё любезное
Старик протянул руку.
— Там, почтенный сэр. Вы видеть его крышу.
И продолжал указывать на другие места, представлявшие интерес. Жилища обоих принцев находились на большом расстоянии друг от друга: справа и слева от нас на склонах, как и жилища других вельмож.
— А это что? — спросил Эмерсон, указывая на массивную конструкцию на противоположной стороне долины.
Я оказалась права. Здание было храмом — домом богов и тех, кто служил им, как выразился Муртек.
— Вы пойти туда? — спросил он. — Или остаться в этом месте; здесь есть воздух, место для прогулки.
Нам даже не стоило советоваться — добравшись так далеко, мы были полны решимости идти дальше. Я собиралась отдать свой голос за посещение храма, но тут Муртек заговорил снова.
— В дом принца Настасена, в дом принца Тарека, в дом Кэндис (мероитический титул королевы)? Всё, всё свободно для вас, почтенный сэр и мадам. Все хорошие, все красивые места, куда почётные лица желают идти.
— Все хорошие, все красивые места, — повторил Эмерсон, потирая расселину на подбородке. — Хм… Но это не очень хорошее и красивое место, не так ли?
Он указал на деревню.
— Нет, нет, это не место для почётных лиц, — воскликнул Муртек, заметно разволновавшись. — Вы не пойти туда.
— А я думаю, что мы пойдём именно туда, — сказал Эмерсон. — Пибоди?
— Как скажешь, Эмерсон.
Я не вполне понимала, почему Эмерсон так решительно настроился посетить самую скверную и наименее интересную часть города, но знала — в отличие от Муртека — что возражения являлись самым надёжным способом укрепить мужа в своих намерениях. Муртек делал всё возможное, чтобы отговорить его, но безрезультатно. Он потерпел повторную неудачу, попытавшись заказать для нас паланкин, но заупрямился, когда Эмерсон потребовал убрать стражу. Это — нет. Это — запрещено. Если почётным гостям причинят вред или нанесут оскорбление, он будет нести ответственность.
Эмерсон усердно изображал отвращение, но голубые глаза удовлетворённо блестели. Он получил больше, чем надеялся — и больше, чем я ожидала.
Лестница резко спускалась к площадке, от которой разбегались другие лестницы и дорожки: часть — к другим домам на склоне, часть — в долину. Широкая дорога после ряда поворотов и подъёмов вела к храму. Муртек предпринял последнюю попытку убедить нас последовать по этому пути, но, стоило Эмерсону отказаться, он вскинул в отчаянии руки и сдался. Окружённые стражей, мы спустились по лестнице на дно долины.
Тепло и влажность усиливались с каждым шагом вниз, равно как и сильный неприятный запах. Основу его составляла растительная гниль, к которой присоединялись оттенки экскрементов людей и скота, а также разнообразные ароматы немытых тел. Увидев, что я сморщила нос, Муртек полез за пазуху и вытащил пучок цветущих трав, который и преподнёс мне с поклоном. Другой букет он приложил к своей выдающейся носовой части. Но Эмерсон и Рамзес отказались воспользоваться предложением. Да и мои травы мало помогали преодолеть зловоние.
Спустившись к подножию лестницы, мы оказались на том, что, по-видимому, являлось главной улицей деревни. Дорожки, ведущие вправо и влево, были узкие и извилистые, как козьи тропки, пролегавшие среди грязи и луж стоячей воды. Главный проезд был достаточно широк для того, чтобы трое могли идти рядом, но я порадовалась, что обула ботинки. Земля хлюпала под ногами. И было забавно наблюдать за семенящим мелкими шажками Муртеком, который одной рукой поддерживал длинные юбки, а другой прижимал букетик к лицу.
— Вы видите, они живут, как крысы, — пробормотал он из-под цветов.
— Верно, — сказал Эмерсон. — Но где они сами?
Снаружи не было видно даже крысы. Все окна и двери были закрыты ставнями или плетёными занавесками из травы.
— Они работают, — ответил Муртек, выплёвывая лист из своего букета.
— Все? Женщины и дети тоже?
— Они работают.
— Женщины и дети тоже, понятно, — произнёс Эмерсон. — Но не все в полях, конечно? Где здешние мастера — гончары, ткачи, резчики по дереву?
Впрочем, мы знали ответ. Мне уже приходилось бывать во множестве таких деревень. Их обитатели проводили бoльшую часть светового дня на улице, и появление незнакомых людей всегда привлекало толпу любопытных. Так что либо здешние жители были невероятно робкими, либо им приказали держаться подальше от нас. Возможно, сам факт появления вооружённой стражи вынудил их поспешно скрыться в хижинах. Время от времени за тёмными окнами что-то быстро мелькало — некто более смелый, чем все остальные, рискнул подвергнуться один Бог знает какой страшной каре за попытку бросить взгляд на чужестранцев.
Улица завершилась на центральной площади с выложенным камнем колодцем и несколькими пальмами. Дома вокруг неё были несколько больше, да и построены лучше, чем те, которые мы миновали; некоторые из них оказались лавками. Тканые циновки свисали в проёмах, закрывая вход.
— Мы возвращаемся теперь, — сказал Муртек. — Всё такое, как вы видите. Ничего нет.
— Идём, Пибоди, — согласился Эмерсон. — Думаю, мы видели достаточно.
Я собиралась последовать этому решению, но тут приподнялась завеса одной из лавок, и внизу зашевелилось что-то крохотное. Ребёнок не превышал размерами годовалого английского младенца, но ловкость движений, с которой он устремился к нам, выдавала, что ему уже два-три года. На маленьком коричневом теле мальчика — пол определялся безошибочно — не было никакой одежды, за исключением нитки бус. С левой стороны наголо обритой головы свисала единственная прядь волос.