Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Действительно! — повторил Уолтер. Его глаза блеснули. — Ну что ж, Амелия, это привнесёт дополнительный интерес в ваши зимние труды. Держать этих двоих подальше от глоток друг друга…
— Фу, — фыркнул Эмерсон. — Уолтер, я возмущён подтекстом. Как ты мог даже предположить, что я настолько забуду о своей профессии и самоуважении… Я не намерен появляться рядом с этим проходимцем в опасной близости для его глотки. И лучше бы ему держаться подальше от меня, не то я вцеплюсь в него.
Выступая в привычной для неё роли миротворца, Эвелина
— Вы слышали что-нибудь новое о помолвке профессора Питри[17], Амелия? Правда ли, что он в ближайшее время намерен жениться?
— Думаю, да, Эвелина. Все говорят об этом.
— То есть — все сплетничают, — ухмыльнулся Эмерсон. — Увидеть Питри, всегда преданного своей профессии и не имевшего времени для нежных чувств, и вдруг рухнувшего к ногам девчонки… Говорят, ей чуть ли не на двадцать лет меньше, чем ему.
— И кто распускает подобные ядовитые сплетни? — вопросила я. — Судя по всему, она — чудесная молодая женщина, и он от неё без ума. Нам бы подумать о подходящем свадебном подарке, Эмерсон. Может быть, красивое серебряное epergne[18]?
— Какого чёрта Питри делать с этим epergne? — спросил Эмерсон. — Человек живёт, как дикарь. Будет замачивать в блюде черепки.
Мы продолжали болтать на эту тему, когда дверь открылась. Я обернулась, ожидая увидеть Розу, пришедшую забрать детей, поскольку приближался час ужина. Но в дверях стояла не Роза, а Гарджери, и лицо дворецкого было хмурым, что предвещало нежелательное сообщение.
— Пришёл джентльмен, желающий увидеть вас, профессор. Я сообщил ему, что вы никого не принимаете в это время, но он…
— Должно быть, у него какая-то срочная причина, раз он решил нас потревожить, — перебила я, видя, как сходятся брови моего мужа. — Вы говорите — джентльмен, Гарджери?
Дворецкий склонил голову. Подойдя к Эмерсону, он протянул поднос, на котором покоилась простая белая визитная карточка.
— Хм, — фыркнул Эмерсон, беря её в руки. — Достопочтенный Реджинальд Фортрайт. Никогда не слышал о нём. Скажите ему, чтобы он уходил, Гарджери.
— Нет, подождите, — сказала я. — Я думаю, что тебе следует встретиться с ним, Эмерсон.
— Амелия, твоё ненасытное любопытство доведёт меня до смерти! — воскликнул Эмерсон. — Я не хочу видеть этого типа. Я хочу выпить виски с содовой, я хочу наслаждаться обществом моей семьи, я хочу обедать. Я отказываюсь…
Дверь, которую Гарджери закрыл за собой, распахнулась. Дворецкий отшатнулся перед стремительным порывом вбежавшего. Без шляпы, промокший, бледный, тот в несколько скачков пересёк комнату, и остановился, шатаясь, перед Уолтером, который смотрел на него с изумлением.
— Профессор! — воскликнул он. — Я знаю, что вторгаюсь… Я прошу вас простить меня… и выслушать меня…
И, прежде чем Уолтер или любой другой из нас смог оправиться от потрясения или хотя бы пошевелиться, незнакомец рухнул вперёд и ничком распростёрся на коврике.
МОЙ СЫН ЖИВ!
Первым нарушил молчание Эмерсон.
— Немедленно встаньте, вы, неуклюжий молодой негодяй, — раздражённо заявил он. — Из всех проклятых наглецов…
— Умоляю, Эмерсон! — воскликнула я, торопясь к лежавшему. — Разве ты не видишь, что он в обмороке? Я с содроганием думаю, какой невообразимый ужас мог довести его до подобного состояния.
— Ничего подобного, — ответил Эмерсон. — Ты упиваешься невообразимым ужасом. Научись контролировать своё буйное воображение. Потерял сознание, как же! Он, вероятно, просто пьян.
— Немедленно принесите бренди, — распорядилась я. С трудом — ибо потерявший сознание был гораздо тяжелее, чем можно было ожидать, судя по его хрупкому строению, — я повернула его на спину и положила его голову к себе на колени.
Эмерсон поднялся, скрестив руки на груди, насмешка кривила его резко очерченные губы. Рамзес подошёл с бокалом коньяка, который я требовала. Я взяла бокал; как и ожидалось, он был мокрым не только внутри, но и снаружи.
— Боюсь, что немного пролилось, — пояснил Рамзес. — Мама, если я могу предложить…
— Нет, не можешь, — ответила я.
— Но я читал, что нецелесообразно давать бренди или любую другую жидкость человеку в бессознательном состоянии. Существует некоторая опасность…
— Да, да, Рамзес, мне это отлично известно. Успокойся. — Похоже было, что состояние мистера Фортрайта не настолько серьёзно. Вполне приличный цвет кожи, никаких признаков травмы. Я прикинула, что ему около тридцати. Черты его лица — скорее приятные, нежели красивые, широко расставленные глаза под дугами бровей, губы полные и мягко изогнутые. Однако самым необычным был цвет волос, украшавших верхнюю губу и голову: яркий, нечасто встречающийся в свете, сверкающе-медный, с проблесками золота на аккуратно завитых висках.
Я продолжала свои усилия; вскоре глаза молодого человека открылись, и он с удивлением уставился мне в лицо. Его первыми словами были:
— Где я?
— У меня на каминном коврике, — навис над ним Эмерсон. — Что за чёрт… э-э… совершенно идиотский вопрос? Будьте любезны дать объяснения, нахальный щенок, прежде чем я вас вышвырну.
Слабый румянец покрыл щёки Фортрайта.
— Вы… вы профессор Эмерсон?
— Один из них. — Эмерсон указал на Уолтера, который поправлял очки и неодобрительно кашлял. Вне всякого сомнения, он больше напоминал классический портрет учёного, чем мой муж, чьи острые синие глаза и здоровый цвет лица, не говоря уже о впечатляющей мускулатуре, позволяют считать его человеком действия, а не мысли.
— О, понятно. Прошу прощения — и за беспорядок, и за моё непростительное вторжение. Но, надеюсь, когда вы услышите мой рассказ, вы сможете простить меня и помочь мне. Профессор Эмерсон, которого я ищу — египтолог, мужество и физическая доблесть которого так же известны, как и его интеллектуальная мощь.
— Э-э, хм-м, — сказал Эмерсон. — Да. Вы нашли его. А теперь, если вы отодвинетесь подальше от рук моей жены, на которую столь внимательно глядите, что ещё более усугубляете своё первоначальное преступление…