Последний властитель Крыма (сборник)

Воеводин Игорь

Через несколько минут, допив арак и бросив мелочь на стол, генералы снимали свои рваные сапоги и френчи на гальке. Манштейн взял наган в зубы, Туркул – в левую руку, и, перекрестившись, они ступили в воду.

– Доплывем, Володька, вот увидишь, – шептал Туркул, стараясь не грести сильно и часто, чтобы не отставал его однорукий товарищ. Манштейн плыл на спине. Его лицо, мокрое от слез и воды, светилось счастьем – наконец-то они вышли за круг!

– Не захватим фрегат, шлепнут нас – оно и к лучшему, – продолжал приговаривать Туркул. – Ты, Володька,

если устал, ущипни меня, и отдохнем…

Манштейн только мычал и мотал головой.

Огни корабля заметно приблизились, оттуда слышалась французская речь, смех, звон посуды. Фигура вахтенного маячила у кормы, пожилой матрос курил и поплевывал за борт.

– Что за черт? – недовольно оглянулся Туркул на нараставший сзади стук мотора. – Кого это к нам несет, помощнички, что ли?

С ними поравнялся катер береговой охраны, где, кроме турецких пограничников, сидел патруль алексеевцев и дежурный помощник коменданта.

– Господа! – чуть манерничая и посмеиваясь, приложил тот руку к околышу фуражки. – Честь имею сообщить, что генерал Кутепов ждет вас к обеду извольте подняться на борт.

– Поручик, – простонал Туркул, – штабная вы крыса! Ну, не хотите помочь, так сделайте, Бога ради, вид, что не нашли нас в море!

– Я, Антон Васильевич, не штабная крыса, что вам с трудом, но прощаю, а окопник, как и вы, и под Каховкой проволоку зубами грыз, – чуть дрожа, ответил поручик. – А в катер извольте подняться, иначе патруль вам поможет.

Мокрые и злые, генералы Антон Туркул и Владимир Манштейн сидели на корме катера, взявшего курс на берег.

– Позвольте хоть вещи наши забрать, – хмуро процедил Манштейн. – Не можем же мы на обед, простите, в подштанниках являться…

Офицер кивнул, и через пять минут генералы, уже обутые, натягивали френчи на берегу.

– Слушай, Антон, а денег нет, – растерянно проговорил Манштейн, исследуя свои карманы. При этих словах ничего не знавший по-русски хозяин заведения вдруг чрезвычайно заинтересовался происходящим на кухне и спешно удалился внутрь. Туркул сделал шаг к кухне, но ему преградили дорогу алексеевцы, подчинившись движению бровей поручика.

– Господа, – вполголоса произнес он, – оружие сдать пока не прошу, но и доставать его не рекомендую.

…Катер снова бороздил Босфор, направляясь в европейскую часть города. Безразличная ночь наваливалась на великий город все тесней и тесней. Огни дрожали в воде, запахи гниющих водорослей и мидий доносились с берега.

– А я ведь Софье обещал сегодня денег достать, – тихо сказал Манштейн Туркулу. – Совсем она уже здесь доходит, и платье только одно осталось…

– Не смогу я так долго, Антоша, – добавил он, помолчав. – Не по мне вся эта жизнь. Или – в Россию, хоть на коленях, хоть ползком, а там пусть решают, к стенке, так к стенке, или…

Он не договорил. Негромко стучал мотор сторожевого катера, лениво плескалась мелкая волна за бортом, вполголоса переговаривались патрульные.

Туркул сжал голову обеими руками и так сидел, не видя и не

слыша ничего вокруг.

– Нет, Володя, – медленно произнес он потом, когда катер уже приставал к пристани, – я пулю себе в лоб не пущу, не доставлю я большевикам такой радости. И хочешь верь, хочешь не верь, но знаю, чувствую, кожей чувствую, кровью – мы России еще послужим…

– Прошу, господа, – пригласил их на выход поручик и стал рядом, чтобы помочь в случае надобности однорукому Манштейну.

25 августа 1921 года, Ростов-на-Дону

– Ну, решайте же наконец, Валерий Ильич, и перестаньте, умоляю вас, рефлексировать! – Александр Ла Форе смотрел в глаза Лещинскому из-за края пивной кружки. Вокруг ресторации на Большой Садовой кипела южная русская жизнь. Сновали бесконечные толпы в белом, сворачивалась в пергамент от жары мостовая, с соседней Красноармейской доносился дробный топот сапог и песня – курсантов Артиллерийской школы РККА вели в баню.

– Александг, голубчик, скажите на милость, откуда у Вас, петегбуггского аристокгата, такие мелкоуголовные замашки – оггабить габоче-кгестьянский банк? Я в конце концов годом из мещан Киевской губегнии, и то мне подобное в голову не пгиходит…

– Оставьте вы наше происхождение в покое, забудьте вы о нем. Нашли место, где вспоминать, в пивной! Загляните в свои документы, там написано – студент. И у меня – студент. А побираться я, батенька, не собираюсь. Может, еще на завод поступить прикажете?

Пишет, пишет царь германской,Пишет русскому царю– Всю Россию завоюю,Сам в Россию жить приду, —

пел одноногий инвалид в просоленной, застиранной добела гимнастерке у входа в ресторацию. Ему иногда бросали в картуз деньги, иногда клали кусок хлеба или ландринку, но чаще граждане проходили мимо, даже не взглянув.

– Короче, я последний раз вас спрашиваю – согласны?

Ла Форе сделал попытку встать, но Лещинский его удержал.

– Согласен, батенька, конечно, parole d'honneur, согласен, но все же интегесно, ну, голуба, на ухо, откуда?!

Ла Форе ткнул его кулаком в грудь и засмеялся.

Врешь ты, врешь ты,Царь ерманской!Тебе неотколь войти, —

донеслось от входа, где лениво переминаясь, якобы скучая, а на деле не сводя с экс-офицеров немигающих глаз, стоял возле инвалида невысокий парень в летней широкой кепке.