Последний властитель Крыма (сборник)
Шрифт:
Дзержинский поймал кинутую ему бумажку. Телеграмма была из Крыма, от Розы Землячки. Она спрашивала, что делать с двенадцатью пленными французами, отбитыми у «зеленых» в горах. Те были больны, истощены, раздеты и разуты.
– Действительно, – пробормотал председатель ВЧК, не понимая, как ему держаться.
– Обмундирование плюс пища! – едва не перешел на визг человек за письменным столом. – Да-c! Обмундирование, пища плюс уход! И связаться с Красным Крестом, пусть передадут в Париж!
Буря утихла так же внезапно, как и началась. Уже уходя, Дзержинский кашлянул в кулак.
– Ну, что там еще? – недовольно спросил хозяин кабинета, не поднимая лобастой плешивой головы.
– Да тут… приписка от Бела Куна, Владимир Ильич, – буднично уронил уходящий. – Спрашивает, что делать с врангелевскими офицерами – их зарегистрировалось около пятидесяти тысяч.
Ленин поднял голову и в упор взглянул на Дзержинского. Ненависть и безумие полыхнули в глазах Ильича, полыхнули и потухли. Зловещую улыбку на лице сменила всегдашняя доброжелательность.
– Пятьдесят тысяч только офицеров? – приятно изумился он. – Скажите на милость!
Он помолчал. Дзержинский ждал, взявшись за позолоченную ручку дубовых дверей.
– Приемная Ильича, – негромко ответил в трубку секретарь за стеной. Звуки и шаги глушились в толстых ворсистых коврах, и только где-то стрекотали и ныли телеграфные аппараты.
– Расстрелять, – уронил Ленин. – Всех до одного, – добавил он, не сводя глаз с замешкавшегося председателя ВЧК.
– И передайте товарищам в Крыму, – услыхал, выходя, тот, – чтобы мелко-бытовые вопросы решали сами, не отвлекая ЦИК!
Дверь затворилась. Дзержинский прошел через приемную и вышел в коридор. Здесь было шумнее. Повсюду сновали люди, слышалась трескотня «ундервудов», пробегали озабоченные пишбарышни, переговаривались на ходу штатские и военные. Клубы дыма влетали в коридор с лестниц, где толпились посетители.
Дзержинский шел по грязным полотняным половикам, глядя прямо перед собой и не отвечая на многочисленные поклоны, приветствия и пожелания доброго здравия. Шаги заглушала толстая и ворсистая ковровая дорожка. Сумасшедшая мысль прожигала мозг Железного Феликса. «А что, – думал он, – если Ильич из-за своего прогрессирующего сифилиса просто перепутал? Что, если потом окажется, что расстрелять французов, а накормить и обмундировать – русских?!»
Ответственность брать на себя Феликсу Эдмундовичу не хотелось. Вторично заходить к Ленину – тоже.
– Вот что, – негромко проговорил он семенящей за ним пиш-барышне. – Телеграфируйте Землячке и Куну, чтобы ликвидировали врангелевцев частями, понемногу, а не всем скопом – масштабные акции такого порядка для нас сейчас нежелательны…
3 марта 1921 года, Константинополь, Турция
Из текста обращения восставших в Кронштадте:
«Мы, матросы, красноармейцы и рабочие, восстали против коммунистов, которые в течение трех лет льют невинную кровь рабочих и крестьян. Мы решили умереть или победить. Но мы знаем, что вы этого не допустите. Мы знаем, что вы придете на помощь довольствием, медикаментами, а главным образом – военной мощью. Главным образом мы обращаемся к русским людям, которые оказались на чужой земле, мы знаем, что они придут к нам на помощь».
Генералы Антон Туркул и Владимир Манштейн сидели в кафе «Чары Востока» за столиком у самой воды. Ночь навалилась лиловой тучей на Константинополь, пропал великий город, словно и не было его совсем. По черной воде Босфора плыли разноцветные огни кабаков и набережных, огромный, сумасшедший город омывал свои ладони и подошвы после бесконечного дня.
В кафе под звук зурны проворно двигалась армянка, восьмой раз за вечер исполнявшая танец живота. Воздух, в котором уже явственно чувствовалась прохлада, был наполнен запахами духов, бензина, жареного мяса и роз.
Генералы Туркул и Манштейн пили арак. Мутная водка плохо шла, мясо не лезло в горло. Сегодня деньги были. Сегодня генерал Манштейн продал жирному греку-ювелиру фамильный перстень с алмазом и рубинами. Грек дал столько, сколько стоит золотой лом: камни, дескать, подозрительны и потому ничего не стоят.
– А все-таки, Володька, зря ты меня остановил, когда я хотел этому потному хаму в лоб закатать! – горячился Туркул.
– Ну и ночевали бы в полиции, да еще бы все деньги отобрали, – мрачно отвечал Манштейн.
Одному было 28 лет, другому 25. Пыльные с прорехами мундиры, рваные сапоги – это был своеобразный константинопольский шик, знак доблести и чести. Русский в приличном костюме – значило спекулянт, появиться в таком виде среди бывших товарищей по оружию было немыслимо. Да и откуда быть деньгам у окопника? А тыловые уже перебрались в Париж.
Генералы Туркул и Манштейн, «псы-дроздовцы», как писали о них в Советской России, пили арак молча. Говорить было не о чем.
Пустой левый рукав френча Манштейна был засунут за ремень. Зурна цепляла душу маленькими крючочками и все тащила и тащила, тащила и тащила, и все не могла вытащить ее наружу до конца.
Соседние столики были свободны. Здесь хорошо знали нрав обоих дроздовцев: сам воздух вокруг них казался заминированным. Но сегодня хозяин не мог отказаться их обслуживать. Сегодня у них были деньги…
– Ты читал воззвание кронштадтцев? – нарушил молчание Манштейн.
– Они обращаются ко всем русским, и в том числе к ушедшим за границу. Они ждут помощи!
Атмосфера в «Чарах Востока» электризовалась на глазах.
– Ну и что ты предлагаешь? – придвинулся Туркул. Глаза его горели, рука сжимала стаканчик, как гранату.
– Да что тут предложишь, – махнул единственной рукой Манштейн. – Не вплавь же нам, ей-богу…
– Вплавь, говоришь? – сквозь зубы процедил Туркул. Безумные глаза его, тонувшие в тоске и алкоголе, остановились на французском фрегате, чуть покачивавшемся на Константинопольском рейде. – А это идея – вплавь!