Последний защитник
Шрифт:
– Войдите! – крикнул я, злясь, что меня побеспокоили.
Появилась моя служанка Маргарет, с раскрасневшимся от работы на кухне лицом.
– Простите, хозяин, но я решила, что вы должны это услышать. Может, я напрасно вас отвлекаю, но…
– Услышать что?
– То, что рассказала нам Доркас, сэр.
– Какая еще Доркас?
– Она разносит «Газетт». Помните, госпожа Хэксби еще жила у нее в прошлом году неделю или около того?
Тут я сообразил, о ком речь. Я даже виделся с этой женщиной как-то раз: маленькая такая, вся в коричневом, как пыльный воробей. На вид лет семьдесят, хотя, возможно, на самом деле ей не больше сорока.
– Сын Доркас служит матросом и сейчас приехал в отпуск домой. Так вот, хозяин, он говорит, что где-то в Попларе назревают неприятности.
Я отложил перо:
– Какого рода неприятности?
– Целые толпы народа собираются, подмастерья выходят из Сити. Причем они в честь праздника выпили крепкого эля. Прошлой ночью много толковали, – она перевела дыхание, – о публичных домах у реки.
– Подмастерья хотят на них напасть?
– Да, сэр. И сын Доркас слышал, что потом они пойдут в Мурфилдс.
Больше служанка ничего не сказала. Я отослал Маргарет, дав ей шесть пенсов, чтобы отблагодарить Доркас за труды. Мне не сиделось на месте, я встал и принялся ходить по комнате.
Господин Уильямсон считал, что немного насилия, даже небольшой бунт – это вовсе не обязательно плохо. Мой начальник полагал, что это сродни применению пиявок: кровопускание было надежным средством избавиться от лихорадки и вывести из тела ядовитые жидкости. Официальные власти обычно предпочитали локализовать такие мятежи, а не подавлять их: гораздо разумнее рассматривать волнения как нарушение общественного порядка, ведь тогда можно ограничиться штрафами и непродолжительным лишением свободы одного-двух зачинщиков.
Однако эта история, если сын Доркас сообщил правду, была необычной, причем по нескольким причинам.
Во-первых, Поплар находился не в Сити и даже не в близком к нему соседстве. Это была отдельно стоящая деревушка на берегу Темзы, вниз по течению от Тауэра, на расстоянии не менее пяти миль от Савоя. Почему волнения начались именно там, да еще в такой ранний час?
Во-вторых, речь шла о борделях. В стародавние времена, еще до Великого мятежа, бытовала традиция: в Жирный вторник подмастерья сбивались в кучу и нападали на публичные дома. Я помнил, как об этом с явной ностальгией рассказывал мой отец. Он изображал такие бунты как возможность бороться с грехом в лице падших женщин, но даже тогда я чувствовал, что ностальгия его произрастала также и из других источников. Видимо, возможность выступать орудием Господа, нападая на проституток и круша рассадники греха, выглядела для похотливых молодых подмастерьев особо привлекательной.
Но Жирный вторник отмечался накануне Великого поста. Пасхальный понедельник наступал через шесть недель после него, поэтому сегодняшнее нападение вряд ли было попыткой возродить давнюю традицию.
Я выглянул в окно. День выдался ясный, и мне надоело сидеть взаперти. Не устроить ли себе выходной? Я подозревал, что при пересказе история о волнениях обрастала новыми подробностями. Быть может, кучка рассерженных матросов и пьяных подмастерьев немного пошумела, и только, а из этого раздули бог весть что. Я рассудил, что в любом случае не будет вреда, если прогуляюсь до Поплара и посмотрю, что же там происходит.
Если Уильямсон спросит потом, почему я покинул контору, я смогу оправдаться тем, что до меня дошли слухи о беспорядках. Скажу начальнику, что в сложившихся обстоятельствах было разумно оценить ситуацию на месте. В конце концов, я не имел возможности доложить о положении дел ему самому, поскольку его не было в Скотленд-Ярде.
Я велел подать мне плащ. Было время отлива. Неплохо вырваться из дымного города на часок-другой. А по возвращении можно будет даже заглянуть в театр.
«Ну что ж, – подумал я, – меня ждет прогулка на свежем воздухе, быть может, даже небольшое приключение, а потом приятный вечер. Вообще-то, у всех сегодня выходной. А я чем хуже?»
Я отправился по воде к Старой Лебединой пристани у Лондонского моста. Вода под его пролетами бушевала так сильно, что я запретил Вонсвеллу проплывать там. По мосту со стороны Саутуарка двигались толпы отдыхающих лондонцев. Люди выглядели веселыми, жаждущими развлечений, а вовсе не бунта.
На берегу вниз по течению, за серой махиной Тауэра, я взял другую лодку, велев доставить меня в Лайм-хаус, где и сошел. Светило солнце, и становилось теплее. Я двинулся в сторону Поплара пешком, справа от меня вдоль реки тянулись болота.
Я шагал, вдыхая свежий соленый воздух, и мое настроение улучшалось. У дороги сушились длинные канаты, и даже в праздничный день парусные мастера трудились. Здесь все было связано с морем и с Темзой. До Великого мятежа начали перестраиваться доки Ост-Индской компании в Блэкуолле. Сейчас работы шли полным ходом. Но в целом район этот был сельским и довольно сильно отличался от Лондона.
Незаметно для себя я оказался в самом Попларе. Его трудно было назвать пригородом или даже поселком. От единственной длинной улицы разбегалось множество переулков, в основном на юг, где они спускались к реке и пастбищам на Собачьем острове. Дома были преимущественно деревянными. Однако среди одноэтажных лачуг с обшитыми досками стенами попадались, в особенности на северной стороне улицы, и более крепкие здания, включая богадельню и часовню. Новенькие, выстроенные из кирпича, они красовались на солнце.
Таверны и пивные были забиты матросами, подмастерьями и ремесленниками из Блэкуолла, располагающегося за Попларом. В дальнем конце по улице в восточном направлении шла толпа, то останавливаясь, то продвигаясь дальше. Когда я подошел поближе, то увидел, что настроение здесь было совсем непраздничным. Меньше семей, в основном мужчины, сбившиеся в кучки по три-четыре человека и о чем-то переговаривавшиеся. У некоторых были с собой дубины и палки.
Проходя мимо одной такой кучки, я услышал имя Дамарис. Какой-то парень отделился от товарищей и направился к другой группе подмастерьев.
– Проклятая сводница, – сказал он им, – вот кто она такая. Лживая шлюха. Выманивала денежки у наших ребят, а потом продавала их, как рабов.
Он сердито глянул на меня и замолчал. Но того, что я услышал, было достаточно. Большинство лондонцев знали, кто такая Дамарис: парень имел в виду госпожу Дамарис Пейдж, которая становилась все богаче от доходов своих публичных домов, начав дело еще до гражданской войны. Как и мадам Крессуэлл, она вкладывала прибыль в недвижимость. Ее империя находилась на востоке от Тауэра и вдоль реки, в районе, который привлекал постоянно меняющийся контингент матросов, нуждающихся в женской компании после долгих недель или даже месяцев в море. Ходили слухи, что Дамарис не только обманывала некоторых клиентов, но и продавала их отряду вербовщиков в военный флот, извлекая таким образом двойную прибыль.