Последний знаменный
Шрифт:
— Он император, ваше величество, — осторожно повторил Роберт.
Цыси перекинула через него ногу и уселась верхом, как ей всегда нравилось.
— Когда ты сражался с японцами, Роберт, ты воевал за меня или за императора?
— За империю, ваше величество.
— Я — это империя.
Он не мог больше рисковать, уходя от прямого ответа.
— Следовательно, я воевал за вас, ваше величество.
— Тогда тебе еще придется повоевать. Когда придет время. Я хочу, чтобы ты отправился в Вэйхайвэй и начал строительство нового флота. Я назначаю тебя адмиралом. Ты получишь все, что попросишь. Продолжай, как будто ничего не произошло. И будь готов к моим вызовам. Но сначала... — Она улыбнулась и опустила свое тело на его.
— Я уверен, она собирается восстановить свой контроль над правительством, — сообщил Роберт своему тестю. Чжан Цзинь был одним из немногих, с кем он мог поделиться своим страшным секретом. — А это, без сомнения, означает гражданскую войну.
— Я не могу поверить, что Цыси пойдет на это, — возразил Чжан. — Она прекрасно знает, насколько люто ее ненавидят слишком уж многие из мандаринов. Это было бы чересчур опасно.
— Тогда что она имеет в виду?
— Я не знаю, Роберт. Но тебе лучше всего подчиниться ей.
Роберт написал отцу и Адриану, объяснив ситуацию, и вернулся в Вэйхайвэй. Его дом стоял не тронутый, Чжоу Лидии открыл ставни, и женщины начали вновь обустраивать его. Роберт прежде всего поставил себе задачу попытаться вернуть экипажи, которые разбрелись по домам, и определить, какие корабли не погибли в войну и где они находятся. Он написал письма и разослал курьеров куда только мог. Спустя некоторое время его посетил сам Ли Хунчжан. Наместнику было семьдесят три года, и он заметно постарел после их последней встречи два года назад, в начале войны.
— Могло бы случиться и хуже, — сказал он. — Варварские державы заставили японцев отдать Ляодунский полуостров и Порт-Артур в обмен на дополнительные контрибуции.
— Вот это прекрасная новость, — обрадовался Роберт. — Если бы у японцев оставался Порт-Артур, это было бы как орудие, нацеленное в залив Чжили.
— Согласен. Но новость эта не столь уж хороша. Мы сдали его русским на двадцать пять лет. — Ли едва заметно пожал плечами. — Они «попросили» об этом.
— А мы, конечно, не могли отказать. Мы когда-нибудь будем способны настоять на своем, ваше превосходительство?
Ли развел руками.
— Мы должны следить за обстановкой, работать и надеяться. — Он изобразил одну из своих мимолетных улыбок. — И, наверное, молиться. Я очень надеюсь на его величество.
Роберт помрачнел.
— На императора?
— Да. Я знаю, что многие расценивают его мир с Японией проявлением малодушия. Но это было необходимо Я и сам рекомендовал ему.
Роберт вспомнил, что Ли Хунчжан всегда стремился к миру, а не к войне: страшные эксцессы тайпинского восстания оставили неизгладимые отметины на его личности.
— Сейчас, я считаю, император решительно берет в свои руки все дела, — продолжил Ли. — Он еще очень молод, но, коль скоро вдовствующая императрица отошла от дел и больше не вмешивается в решения правительства, я думаю, он будет быстро набирать силу. Его величество полон решимости реформировать страну, и он прав, считая, что будущая наша мощь станет результатом внутренней стабильности, устойчивых финансов, что подразумевает справедливое и честное правительство. Без сомнения, это путь к грядущему процветанию. — Ли взглянул на Роберта. — Ее величество не согласно, разумеется.
Роберт не стал спорить.
— Но она в отставке, как вы сказали, ваше превосходительство.
В течение следующего года обстановка ухудшилась. Германия, Франция и Великобритания и даже малые страны, такие как Бельгия, требовали концессий от умирающего дракона. Роберту пришлось покинуть Вэйхайвэй и переехать в Тяньцзинь, так как британцы выставили условие отдать бухту для своей военно-морской базы. После убийства двух германских миссионеров в Шаньдуне, кайзер потребовал предоставить военно-морскую базу в Циндао и, разумеется, большую часть полуострова в придачу. «С трудом верится, что Китай сможет выжить как суверенное государство, — написал Роберт своему отцу. — Разумеется, в прибрежной его части. Самое прискорбное, что никто, кажется, не в силах ничего изменить. А люди прекрасно осведомлены обо всем происходящем. Я очень опасаюсь, что в скором будущем произойдет огромный взрыв гнева и возмущения в отношении династии».
Джеймс Баррингтон полностью разделял озабоченность сына. Джеймсу исполнилось шестьдесят семь лет, и под напором постоянных назойливых просьб жены он готов был оставить дела... и даже уехать в Англию, в страну, которую никогда не видел, но которую все-таки считал своей родиной. Однако пока он находил преждевременным оставить дом и до сих пор не был уверен, что Адриану можно передать всю полноту ответственности за его судьбу.
«Ты не мог бы, — писал он в ответном письме Роберту, — вернуться и принять управление домом на себя? Совершенно очевидно: новый китайский флот никогда не состоится. Я сомневаюсь, что иностранные державы согласятся с его возрождением, даже если подыщется порт для его базирования».
Как и указывал Роберт в письме отцу, вся нация была прекрасно осведомлена о происходящем. Настроения народа отразило «Письмо из десяти тысяч слов», написанное радикально настроенным ученым мужем Кан Ювэем. В нем Кан призывал ни больше ни меньше к политической революции, хотя всегда декларировал непоколебимую преданность династии. Он требовал аннулировать Симоносекский договор, даже если бы это означало возобновление войны, отменить традиционную проверку при назначении на должность, а также перенести столицу из Пекина, столь уязвимого в случае вторжения с севера, такого консервативного, в современный и динамичный Шанхай.
Многие отвергли Кана и его яростного сторонника Лян Цичао, называя их искажающими действительность наемными писаками. Кан, в частности, в последние годы произвел на свет огромное множество литературной продукции. В его работах рассматривались явления в широчайшем диапазоне. Это был и «Китайский прогресс» — по большей части перепечатка миссионерских трактатов, и «Законы и расписания Британских железных дорог» и многое другое, вплоть до перевода «Приключений Шерлока Холмса». То есть все, что попадалось под руку и было абсолютно чуждо китайскому образу жизни. Ходили слухи, что император, ознакомившись с «Письмом из десяти тысяч слов», пригласил Кана в Пекин, где тот был принят в круг избранных литераторов, которые теперь окружали Трон Дракона.