Последняя башня Трои
Шрифт:
Официант поклонился и отступил в темноту. Огоньки свечей чуть колыхнулись от движения воздуха.
– Разве ты сам не играешь? – сказала Елена. – Ты ведь не бросаешь свою службу.
– Всякая игра – иллюзия! А я уже объяснял тебе, что не питаю никаких иллюзий, служу только из-за денег. Почему я должен от них отказываться? Я намерен досмотреть этот всемирный спектакль с максимально возможным комфортом!
И тут случилось неожиданное. Она сама взяла меня за руку и чуть наклонилась ко мне:
– Ты становишься очень привлекательным, когда сердишься.
– Оценила мой прорвавшийся темперамент?
Она еще больше приблизилась, я почувствовал запах ее духов, потом ощутил на лице ее горячее дыхание:
– Перестань, – тихо сказала она. – От меня не нужно так защищаться.
Я попытался ее поцеловать, но она сама быстро коснулась моей щеки влажными губами и сразу выпрямилась, тонкая, упругая:
– А ты уверен в том, что любишь меня? По крайней мере в том, что хочешь именно меня? Ты ведь обо мне ничего не знаешь.
– Уверен! – сказал я. И добавил: – Хоть сам не понимаю почему.
Но в душе я догадывался, отчего так жаждал именно ее. Над всеми женщинами, промелькнувшими в моей судьбе после Марины, я неизменно чувствовал свое превосходство. Мне почти не приходилось их добиваться. Я принимал как должное их уступчивость, их покорность в начале отношений и легкость разрыва с ними в конце. Только таких я искал, компенсируя себя за поражение в первом браке, и находил без труда. Но сейчас мне нужна была другая компенсация. Рядом с этой великолепной женщиной я сгорал не столько от плотского голода, сколько оттого, что победа над ней была для меня последним самоутверждением в гибнущем мире. В чем-то – оправданием всей моей нелепой жизни.
Елена выпустила мою руку и задумалась. Ее застывшее лицо, озаренное огнем восковых свечей, казалось ликом скульптуры из чуть желтоватого мрамора. Напряженно блестели глаза.
– Мне нужно выйти! – вдруг заявила она.
– Да, конечно, – слегка растерялся я, – сейчас узнаем.
Я поднял руку. Из темноты вынырнул прежний официант:
– Чего изволите, сударь? ч
– Где у вас тут, ну-у… дамская комната?
– Сию минуту!
Официант, согнувшись в поклоне, исчез. Вместо него у столика тут же появилась официантка в расшитом цветами сарафане и золоченом кокошнике:
– Со мной, барыня, со мной пожалуйте!…
Елена вернулась со странной улыбкой. Села за столик, отпила вино. И вдруг сказала быстро, как о чем-то незначительном:
– Я отпустила охрану.
– Что?!
– Отпустила. Пришлось звонить из туалета. – Она погладила мою руку: – Из-за тебя, мой влюбленный шпион. Чтобы ты не подслушал разговор и не выудил еще капельку наших секретов.
Я вскочил, едва не опрокинув тяжеленный стул резного дерева:
– Едем ко мне! Сейчас же! Она засмеялась:
– Нет, посидим еще. Мне здесь очень нравится. Кто знает, удастся ли когда-нибудь снова попасть сюда. Чудесный ресторан, прекрасный замок. Неужели и он не уцелеет? Мне будет жаль, если его разрушат. А тебе?…
За расчетом подошел тот красивый старик, что читал нам Державина. Низко поклонившись, он положил на стол пергаментный листок, где фиолетовыми чернилами, старинной вязью была выписана убийственная сумма «171000/ 47500 РУБ/ДОЛЛ». Затем достал из-за пазухи бархатного камзола вполне современный «карманник» и приготовился. Я кивнул, вытащил свой «карманник», повернул к старику экранчиком, чтобы он увидел цифры моей наличности «180000/50000»:
– Снимайте всё. То, что сверх счета, вам и остальной команде на чай.
Старик опять поклонился и заработал кнопками на своем «карманнике». В окошечке моего «карманника» выскочили нули. Нужно было сразу опустить руку, но я замешкался, и старик успел подметить, как через мгновение вместо нулей вспыхнули прежние цифры: «180000/50000».
– О, сколь изящна и разумна сия предосторожность, сударь!
– воскликнул он.
– Дабы не привлекать к своим богатствам внимание алчных татей.
– Забудьте об этом! – строго сказал я. ^ О чем, сударь?
Старик в самом деле был неплохим артистом. Его изумленный голос и ясный взгляд выражали полнейшее беспамятство.
– Прекрасно, – сказал я. – За это можете снять лишнюю тысчонку рублей себе лично.
Когда мы с Еленой вышли на крыльцо, нас хлестнул морозный ветер со снежной крупой. Павловские часовые у двери стояли как статуи. Мне вдруг захотелось подойти к ним и сказать, что они вовсе не бессмертны, что нам всем остались считаные годы, что терять бесценное время, превращая себя в манекены, – сущее безумие, какие бы деньги за это ни платили. Впрочем, они бы мне не поверили. А если бы даже и поверили, скорей всего не сдвинулись бы с места…
Я ошибся. Я слишком рано ощутил торжество. Хотя обмануться было нетрудно: я видел, что Елена охвачена неподдельным возбуждением. Она, не раздумывая, села в мою машину и весь путь до Ланской (я сразу решил, что повезу ее в квартирку-офис, а не в гостиницу) молчала, стискивая мою руку. Только когда Антон остановил «Цереру» возле темной пятиэтажки и распахнул дверцы, она нервно засмеялась:
– Какое захолустье!
– Забеспокоилась, как низко ты падаешь?
Вместо ответа она решительно выскочила из машины.
Мое торжество начало уже смешиваться с легким презрением: высокомерная богиня оказалась обычной женщиной. В квартирке, едва осмотревшись, она так же, как все они, сразу метнулась в ванную. И потом, в постели, так же, как все, истекала горячей влагой, вскидывала ноги, стараясь принять меня поглубже, стонала, вздрагивала.
Я готов был посмеяться и над собой, ожидавшим неземных чудес, а получившим обычный взрыв ощущений, не лучше и не хуже того, что мог бы испытать с любой случайной подругой.