Последняя битва
Шрифт:
— Закончить нужно до глубоких сумерек, — говорю я, глядя на карту, что Антенна демонстрировал на своем планшете.
— Постараемся как можно быстрее добраться до дома.
Я посмотрела на Антенну и невольно улыбнулась. Он понял, что моя улыбка — реакция на его слова о доме. Он пожал плечами и прошагал к Аяксу Теслы.
Дом.
Ляжка всегда повторяет, что дом там, где сердце. Умирает ли часть сердца, когда твой дом уничтожают? Я думаю, да. Потеря Желявы никого не оставила прежним. Ее смерть полоснула по сердцу мечом, и мы прикладываем все возможные
Я вошла в Аякс Маяка, Кэмэл привычно занимал место водителя и проверял работу систем. Я оглядела внутренность нашего грозного бронированного зверя. Я уже давно в нем не езжу, предпочитая оставить место для пахнущих друзей. К Киске я привыкла, но в Аяксе я тоже оставила частицу сердца, а потому навещаю его перед тем, как отправиться в миссию.
— Эй, места только для людей, — раздался голос Калеба сзади.
Я обернулась, он взглядом указывал на изображение над главным люком. Перечеркнутый жирной красной линией кровосос, нарисованный детской рукой.
— Как это здесь появилось? — удивилась я.
— Фунчоза все Аяксы так раскрасил.
— А смыть не пробовали?
— Он краску на грунт положил, даже растворитель не берет.
Калеб встал рядом со мной, и мы вместе смотрели на художества Фунчозы.
— Говорит, в перспективе разделить туалеты: для цветных и для белых.
— И кто из нас кто? — нахмурилась я.
— Ну вы бледнее, поэтому я — цветное меньшинство.
Калеб ухмыльнулся, я тоже.
С расовых распрей сто лет прошло, а мы до сих пор делимся на цветных и белых. Разница между конфликтами прошлого и нынешним в том, что наш союз с людьми опасен для них из-за риска заражения. Мысли сами потянулись дальше.
— Думаешь, это возможно? Сосуществование между нами? — спросила я.
Калеб чуял мою грусть на уровне невидимых эфирных волн. В такие моменты он легонько касался меня плечом к плечу, такая же невидимая поддержка как и понимание.
— Я думаю, мы уже демонстрируем неплохой потенциал этой идеи, — ответил он.
Он был прав. Уже третью неделю Бадгастайн является космополитичным центром сосуществования между разными существами.
— И все же я никогда не смогу дотронуться до таких, как ты. Отныне я боюсь навредить вам. Вы кажетесь такими хрупкими.
— Смотри, не переоцени свою крутость,
Калеб подмигнул мне и галантным жестом указал на люк.
— А теперь попрошу вас покинуть машину для цветных.
Уже на улице он спросил:
— Поговорила с вампирами в замке?
Да, ровно так они называли Кристину и Генри между собой. Я кивнула. Почему-то показалось, что Калебу стало легче от того, что я вновь осталась одна. Эгоист чертов. Сам-то кувыркается с подружкой.
— А с Кейном?
— Думаю, он и так все понял, — сказала я.
— Любопытно, как они из всего этого выберутся.
— Как-как, шведской семьей. Любовь втроем. На Желяве у нас и не такое было.
— Да. Особенно в дни попойки. Я все думаю, откуда я мог подхватить герпес. У Бридж его не было. Может Ляха.
— Вообще-то Легавый.
— Что?!
— Антенна перепихнулся с девахой из инженерного блока и занес к нам в казармы эту хрень. Потом герпес с его губы переполз на губу Лосяша, оттуда к Фунчозе, оттуда к Электролюксу, оттуда к Легавому, а потом к тебе. А уже потом от тебя к Бридж, а от нее к Вьетнаму.
— Откуда ты вообще все это знаешь?
— Я краду дневник Фунчозы у него из-под подушки по ночам, читаю свежие сплетни.
Розовый дневник с единорогом на обложке последние три года был моим поставщиком новостей за моей спиной.
— Стой, погоди, а где ты в этой цепочке?
— Что?
— Не вертись! Я помню твоего вечного гитлера под носом!
Черт! Надеялась не спросит. Этот гребанный герпес всегда вылезал в период жесткого авитаминоза и расползался по всей носогубной складке огромной шершавой кровоточащей бляхой.
— Хумус…
— Говори громче.
— Хумус, чтоб тебя!
Калеб залился смехом.
— Вьетнам передала Хумусу, а оттуда эта зараза пришла ко мне, ясно?
Калеб хохотал, я тоже не удержалась. Попойка в казарме тогда была что надо, я еще рядовой была. Не помню ничего, надеюсь, Хумус — тоже.
А потом нас было уже не остановить: вспоминали все самые нелепые истории, которые происходили на Желяве в дни нашей далекой юности. Тогда мир казался не таким огромным, всего-то и был размером с Желяву. А все проблемы решались Протоколом и Триггером. Хотелось вернуться в те дни, когда все было определено и ясно. Сегодня же мы жили в дни неопределенности. Иногда становилось очень страшно. Но потом я начинала думать о брате, которого обрела в Бадгастайне, о Роуз-Лилит, о матери Фунчозы и понимала, что несмотря на то, сколько у меня отняли, дали мне немало.
Ребята постепенно загружались в БМП, Бесы уже первыми стартовали двигатель, за ними не отставали Бодхи. На лестнице стояли Кристина с Генри, наблюдая за нами с осторожностью. Мы были для них чужаками, они все эти сорок лет понятия не имели, что происходило за стенами их обители. Наши рассказы про создание подземных баз стало для них откровением сродни евангелию. За время их маринования в лаборатории Сандоз мы не только успели выстроить Желяву, но и дважды потерять ее. Жизнь вообще нас приключениями не обделяла, а потому мы казались им пришельцами из другого мира.
А мы и были из другого мира. В нашем выживание имеет не абстрактное значение, а вполне конкретную и даже осязаемую форму. Она пропитала наши костюмы, наши мускулы, наши волевые манеры, которые и казались дикими этим двум полудохликам. За стеной наигранного равнодушия я читала в их глазах восхищение. Боевые машины пехоты, модифицированные винтовки FAMAS, осознание хождения по лезвию ножа и борзый смех ребят, несмотря на свою участь — вот, что восхищает людей в солдатах. Мы не боимся боли, не боимся смерти, по крайней мере мы готовы к ним, мы знаем, на что идем, и эта отвага всегда будет преимуществом перед учеными в лабораториях.