Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
– Я раздумал печатать дневник, Динни. Слишком уж противно выставлять напоказ свои болячки.
Радуясь, что она еще ничего не успела предпринять, Динни кротко ответила:
– Хорошо, милый.
– Я вот что подумал: если мне не дадут назначения здесь, я могу поступить в суданские войска или в индийскую полицию - там, кажется, не хватает людей. С каким удовольствием я бы опять уехал из Англии! Кто тут у них?
– Только дядя Лоренс, тетя Эм и тетя Уилмет. К обеду придет священник с детьми - это Тасборо, наши дальние родственники.
– А!
– мрачно отозвался Хьюберт.
Динни наблюдала за появлением семейства Тасборо не без злорадства. Хьюберт и молодой Тасборо немедленно обнаружили, что служили в одних и тех же местах в Месопотамии и Персидском заливе. У них завязался разговор. Но тут Хьюберт обнаружил Джин. Динни заметила, как он бросил на нее долгий взгляд, удивленный, недоверчивый, словно увидел какую-то необыкновенную птицу, потом отвел глаза, снова о чем-то заговорил и засмеялся, опять посмотрел на нее и уже не мог отвести глаз.
Динни услышала голос тети:
– Хьюберт очень похудел.
Священник развел руками, словно выставляя напоказ свою внушительную комплекцию.
– В его возрасте я был куда худее.
– Я тоже, - сказала леди Монт, - такая же тоненькая, как ты, Динни.
– Приобретаем ненужные накопления, ха-ха! Поглядите на Джин, - гибкая, как тростинка, а лет через сорок... Но, может, нынешняя молодежь никогда не растолстеет. Они ведь сидят на диете... ха-ха!
За сдвинутым обеденным столом священник сидел против сэра Лоренса, между обеими пожилыми дамами. Алана посадили против Хьюберта, Динни - против Джин.
– Хлеб наш насущный даждь нам днесь...
– Забавная штука эта молитва, - сказал молодой Тасборо на ухо Динни. Благословляют убийство, правда?
– Нам подадут зайца, - сказала Динни, - а я видела, как его убивали. Он плакал, как ребенок.
– Я бы лучше съел собаку, чем зайца.
Динни бросила на него благодарный взгляд.
– Вы приедете с сестрой погостить к нам в Кондафорд?
– Только мигните!
– Когда вам надо вернуться на корабль?
– Через месяц.
– Вы, наверно, любите свою профессию?
– Да, - просто ответил он.
– Это у меня в крови, у нас в семье всегда был моряк.
– А у нас солдат.
– Ваш брат молодчина. Я ужасно рад, что с ним познакомился.
– Не надо, Блор, - сказала Динни дворецкому, - дайте, пожалуйста, кусочек холодной куропатки. Мистер Тасборо тоже предпочитает что-нибудь холодное.
– Говядину, сэр, баранину или куропатку?
– Куропатку, пожалуйста.
– Как-то раз я видела, как заяц моет уши, - сказала Динни.
– Когда вы такая, - заявил молодой Тасборо, - я просто...
– Какая?
– Как будто вас здесь нет.
– Спасибо.
– Динни, - окликнул ее сэр Лоренс, - кто это сказал, что мир замкнулся в своей раковине, как устрица? А я говорю, что он закрылся в своей раковине, как американский моллюск. Ты как думаешь?
– Я не знаю, что такое американский моллюск, дядя Лоренс.
– Тебе повезло. Эта пародия на его добропорядочную европейскую разновидность - осязаемое доказательство того, что американцы - идеалисты. Они возвели этот символ своей обособленности на пьедестал и даже стали употреблять его в пищу. Когда американцы от него отрекутся, они начнут смотреть на вещи более реально и войдут в Лигу наций. Но нас к тому времени, увы, уже не будет.
Динни следила за выражением лица Хьюберта. Озабоченность слетела с него; глаза были прикованы к глубоким манящим глазам Джин. У Динни вырвался вздох.
– Вот именно, - сказал сэр Лоренс, - жаль, что мы не доживем до той поры, когда американцы отрекутся от моллюска и кинутся в объятия Лиги наций. Ведь в конце концов, - продолжал он, вздернув левую бровь, - она была основана американцем и является единственным сколько-нибудь разумным порождением нашей эпохи. Но она по-прежнему остается самым страшным пугалом для другого американца, по имени Монро, который умер в тысяча восемьсот тридцать первом году; а такие, как Зазнайка, никогда не упоминают о ней без издевки.
Пинок, попрек и еще раз пинок,
Насмешек немного, но зато каких!
Знаешь это стихотворение Элроя Флеккера?
– Да, - с удивлением сказала Динни, - оно приводится в дневнике Хьюберта; я читала его лорду Саксендену. Как раз на этом он и заснул.
– Это на него похоже. Но не забудь, Динни, - Зазнайка чертовски хитрый субъект и знает, что к чему в этом мире. И как бы ни был противен тебе этот мир, никуда ты из него не денешься, недаром десять миллионов более или менее молодых людей недавно сложили в нем головы. Не помню, - задумчиво заключил сэр Лоренс, - когда это я так вкусно ел в собственном доме, как в последние дни; на твою тетю что-то нашло.
Собирая после обеда партнеров для партии в крокет - она сама и Алан Тасборо играли против его отца и тети Уилмет, - Динни краешком глаза видела, как Хьюберт и Джин направились к цветникам. Они тянулись от нижней террасы парка до старого фруктового сада, за которым поднимались холмистые луга.
"Ну, эти двое на портулак заглядываться не станут", - подумала Динни.
И действительно, они успели сыграть две партии, когда совсем из другой части парка показались погруженные в беседу Джин и Хьюберт. "Ну и ну, подумала Динни, изо всех сил ударяя по шару священника, - вот это быстрота и натиск".
– Господи, спаси!
– простонал потрясенный священнослужитель, а прямая, как гренадер, тетя Уилмет провозгласила на весь парк:
– Черт возьми, Динни, что ты вытворяешь! Позднее, сидя рядом с братом в открытой машине,
Динни пыталась привыкнуть к мысли, что отходит для него на второй план. Все произошло так, как она сама хотела, и все-таки ей было грустно. До сих пор она была Хьюберту ближе всех. Видя, как на губах у него то и дело мелькает безотчетная улыбка, она призывала на помощь всю свою рассудительность.