Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
"Усадьба Кондафорд,
21 сентября.
Дорогой лорд Саксенден,
Я беру на себя смелость послать вам вырезку из сегодняшнего "Таймса", так как думаю, что она в какой-то мере извиняет мою дерзость в тот вечер. Мне, право, не следовало надоедать вам отрывками из дневника брата в конце такого утомительного дня. Это было непростительно, и я ничуть не удивляюсь, что вы постарались от меня спастись. Но прилагаемая вырезка покажет вам, как несправедливо пострадал мой брат, и, я надеюсь, вы меня теперь простите.
Искренне ваша
Элизабет Черрел".
Вложив вырезку в письмо, Динни отыскала в справочнике лондонский адрес лорда Саксендена, надписала конверт и пометила: "Лично".
Потом она пошла искать Хьюберта, но ей сказали, что он взял машину и уехал в Лондон...
Хьюберт гнал вовсю. Разговор с Динни разозлил его. Он проехал пятьдесят с лишком миль меньше чем за два часа и остановился у гостиницы Пьемонт ровно в час. Они расстались с Халлорсеном полгода назад и с тех пор не встречались. Хьюберт послал профессору визитную карточку и стал дожидаться в холле, сам еще толком не зная, что ему скажет. Когда вслед за посыльным показалась высокая фигура американца, на Хьюберта точно столбняк напал.
– Здравствуйте, капитан Черрел!
– сказал Халлорсен и протянул руку.
Пуще всего на свете Хьюберт боялся всяческих сцен: он взял протянутую руку, но не пожал ее.
– Я узнал ваш адрес из "Таймса". Где бы мы могли поговорить?
Халлорсен провел его в нишу.
– Принесите коктейли, - сказал он официанту.
– Спасибо, мне не надо. Разрешите закурить?
– Надеюсь, это трубка мира, капитан?
– Не знаю. Извинение, которое идет не от чистого сердца, ничего не стоит.
– А кто говорит, что оно идет не от чистого сердца?
– Моя сестра.
– Ваша сестра, капитан Черрел, на редкость очаровательная девушка; я бы не хотел ей противоречить.
– Можно мне говорить откровенно?
– Прошу вас.
– Тогда вот что: мне приятнее было бы обойтись без ваших извинений, чем знать, что этим я обязан вашей симпатии к одному из членов моей семьи.
– Что ж, - помолчав, сказал Халлорсен, - не могу же я написать в "Таймсе", что извинился по ошибке. Пожалуй, они этого не стерпят. Когда я работал над книгой, во мне все кипело. Я признался в этом вашей сестре, а сейчас повторяю вам. Надо было проявить снисходительность, и я жалею, что этого не сделал.
– Мне не нужна снисходительность. Я хочу справедливости. Я вас подвел или нет?
– - В общем, конечно, вы распустили эту шайку, и моя песенка была спета.
– Признаю. Но чья тут вина - моя или ваша? Ведь передо мной была поставлена невыполнимая задача.
С минуту оба молча стояли, в упор глядя друг на друга. Халлорсен заговорил первый.
– Дайте руку, - сказал он, - вина была моя.
Хьюберт порывисто протянул было руку, но на полпути передумал.
– Секунду. Вы это говорите ради моей сестры?
– Нет, от всей души.
Они обменялись рукопожатием.
– Вот и хорошо, - сказал Халлорсен.
– Мы с вами не ладили, Черрел; но с тех пор, как я пожил здесь в одном из ваших старых имений, я, кажется, понял почему. Я требовал от вас того, чего англичане вашего круга, как видно, дать не могут, - откровенности. Понять вас нелегко, я этого не сумел, мы говорили на разных языках. А это верный путь к тому, чтобы поссориться.
– Не знаю почему, но мы действительно все время ссорились.
– Жаль, что нельзя начать все сначала.
Хьюберт поежился.
– Ну, мне-то ничуть не жаль.
– А теперь, капитан, пообедаем вместе и скажите, чем я могу быть вам полезен? Я сделаю все, что хотите, лишь бы исправить свою ошибку.
С минуту Хьюберт молчал; лицо его оставалось невозмутимым, но руки слегка дрожали.
– Ладно, - сказал он.
– Все это пустяки.
И они направились в ресторан.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Если и есть на свете правило без исключения, - что само по себе весьма сомнительно, - то оно гласит: в государственных учреждениях все происходит совсем иначе, чем предполагает частное лицо.
Более опытная и менее преданная сестра, чем Динни, не стала бы искушать судьбу. Но Динни еще не знала, что на сильных мира сего письма обычно оказывают совсем не то действие, какого ожидал отправитель. Ее письмо задело amour-propre {Самолюбие (франц.).} лорда Саксендена, - а с государственными деятелями шутить не стоит, - и он умыл руки в деле капитана Черрела. Неужели эта девица вообразила, будто он не заметил, как она обвела этого профессора вокруг пальца? Мало того: по иронии судьбы отказ Халлорсена от своих обвинений настроил власти на сугубо подозрительный лад; за два дня до окончания годичного отпуска Хьюберта известили, что отпуск продлен на неопределенный срок и что он переводится на половинный оклад в ожидании расследования по запросу, внесенному в палате общин членом парламента майором Мотли. В ответ на письмо Халлорсена этот отставной военный тоже опубликовал письмо, в котором спрашивал, следует ли теперь считать, что вообще не было ни убийства, ни побоев, о которых американский ученый упоминает в своей книге, и, если так, чем объяснить это вопиющее противоречие? В свою очередь, Халлорсен ответил, что факты изложены в книге правильно, но выводы сделаны ошибочные, и действия капитана Черрела были полностью оправданы.
Получив сообщение, что его отпуск продлен, Хьюберт отправился в военное министерство. Там его ничем не утешили; знакомый чиновник неофициально сообщил, что в дело "впутались" боливийские власти. Кондафорд был совершенно потрясен этой новостью. Правда, никто из четверых молодых людей - ни сам Хьюберт, ни Динки, ни брат и сестра Тасборо, которые все еще гостили в Кондафорде (Клер поехала в Шотландию), - не поняли, какая над Хьюбертом нависла угроза: ведь они еще не знали, до чего может дойти бюрократическая машина, если она пущена в ход; зато генералу это известие показалось таким зловещим, что он тут же уехал в Лондон и остановился в своем клубе.
В тот же день после чая в бильярдной Джин Тасборо спокойно спросила, натирая мелом кий:
– Что означает эта история с Боливией, Хьюберт?
– Все, что угодно. Вы же знаете, я застрелил боливийца.
– Но он же первый хотел вас убить.
– Хотел.
Она прислонила кий к столу; ее тонкие и сильные бронзовые руки сжали борт бильярда; вдруг она подошла к нему и взяла его под руку.
– Поцелуй меня, - сказала она, - я буду твоей.
– Джин!..
– Хьюберт, не надо рыцарских жестов и прочей ерунды. Я не хочу, чтобы ты расхлебывал эту кашу один. Я буду с тобой. Поцелуй меня.