Последняя камелия

Джио Сара

– Что это у вас? – подозрительно спросила Кэтрин, когда я проскользнула в детскую.

Сколько времени прошло? Я взглянула на настенные часы: четверть одиннадцатого.

– Извините, дети, я опоздала. Сегодня утром я помогала Сэди менять белье.

Джени подбежала ко мне и в нетерпении ухватилась за альбом, словно видела его раньше.

– Это книжка про цветы, – проговорила она, указывая на обложку.

– Где вы нашли мамин альбом? –

спросила Кэтрин, маяча рядом.

Я села на диван, осторожно открыла свою находку и, чтобы не отвечать на вопрос, спросила:

– Хотите посмотреть со мной?

Кэтрин кивнула, мальчики тоже собрались вокруг, а я, скрипнув корешком, начала листать страницу за страницей этого дивного гербария. Под каждым цветком камелии стояла подпись. На странице, озаглавленной Camellia reticulata, с большим, лососевого цвета, цветком, леди Анна написала: «Эдвард привез ее из Китая. Она очень хрупкая. Я отвела ей в саду лучшее тенистое место». На следующей странице, посвященной Camellia sasanqua, было написано: «Рождественский подарок от Эдварда и детей. Она потребует особой любви. Едва пережила поездку из Японии. Всю весну я буду выхаживать ее и верну ей жизнь».

На каждой странице сохранились тщательные пометки, как подкармливать и ухаживать за камелиями, когда они были посажены, как часто нужно их поливать, удобрять и подрезать. В правом углу каждой страницы я заметила необычные ряды цифр.

– Что это значит? – спросила я детей.

Николас пожал плечами.

– Вот эта – мамина любимая, – сказал он, открыв последнюю страницу в альбоме.

Я залюбовалась белыми цветами с розовой каймой, и мое сердце заколотилось чаще. Миддлберийская розовая.

Я склонилась над альбомом, разбирая почерк леди Анны.

– Здесь говорится, что это последний представитель этого сорта в мире. – Я обернулась к Кэтрин. – Это дерево растет в саду вместе с другими?

– Наверное, – ответила она, вставая. – Если мистер Блит его не пересадил. Он всегда все меняет местами. Он и мистер Хэмфри.

– Мистер Хэмфри? – удивилась я.

– Он иногда помогает в саду, – пояснил Эббот, закатывая глаза. – Мама не любила, когда он совал свой нос в сад. Рассказывала, как он однажды напортачил с ее розами.

– Ну, конечно же, он просто хотел помочь, – сказала я и вернулась к альбому.

На последних страницах перед миддлберийской розовой леди Анна разместила статью из старой энциклопедии, подробно описывающей, как эта камелия попала в Новый Свет. Какое-то время я читала, потом обратилась к детям:

– Эти семена привозили на кораблях со всей Азии, и они считались драгоценными. В этой статье написано, что камелии могут жить сотни лет, они хранят невероятное количество тайн.

– Мне кажется, это глупо, – заметила Кэтрин с деланым равнодушием, но я видела, что ее это заинтересовало. – Деревья не хранят тайн.

– А здесь говорится, что в викторианские годы люди верили, что, если загадать желание под камелией, оно непременно сбудется.

Николас усмехнулся:

– Вроде как бросить шиллинг в фонтан?

– Да, – сказала я. – Наверняка ваша мама была человеком, не похожим на других, раз так любила камелии.

– Тогда почему же эти деревья не уберегли ее? – спросил Николас. – В тот день, когда она умерла?

Эббот протопал к окну. Из всех детей, похоже, он тяжелее всех перенес смерть матери.

Я закрыла альбом, поняв, что воспоминания о ней могут быть слишком тяжелы для малышей.

– Давайте почитаем что-нибудь другое, – предложила я, откладывая альбом в сторону. Посмотрю его потом. Возможно, там можно обнаружить ключ, как найти миддлберийскую розовую.

– Что за запах? – спросил вдруг Эббот, принюхиваясь.

– Не знаю, – ответила я, смутившись.

– Пахнет, как мама, – сказал Николас.

Духи их матери.

Кэтрин раздраженно фыркнула:

– Это не мамины духи, придурок. – Она тоже принюхалась. – Это запах из кухни. У кухарки, наверное, опять подгорело жаркое.

Николас внимательно посмотрел на мамин альбом с камелиями, а потом снова на меня:

– Мисс Льюис, можно задать вам вопрос?

– Конечно.

Он вздохнул.

– Наша последняя няня, мисс Фэйрфилд, когда ее уволили, говорила про маму гадости.

– Боже, милый, что же она могла такое сказать?

Николас сцепил руки.

– Она говорила… говорила… что наша мама не настоящая леди…

Проживи я в поместье десять лет, думаю, я бы все равно не привыкла к трапезам в тягостном присутствии мистера Бердсли. Он подавал блюда, а миссис Диллоуэй ему помогала. Он выкладывал нам на тарелки булочки, будто мы не могли взять их сами. Все это вызывало у меня тоску по дому и тихим, скромным ужинам за кухонным столом над нашей булочной, когда мама, папа и я смеялись и болтали и макали хлеб в мамин картофельный суп. И если мне хотелось еще кусок или, боже упаси, еще масла, мы брали все сами. Нью-Йорк казался мне невероятно далеким, будто он находился в другом мире.

Мистер Бердсли держал супницу и черпаком наливал каждому в тарелку рыбный суп. Проходя мимо меня, он посмотрел, как мне показалось, холодно, но, повторяю, я просто не привыкла к церемонности, царившей в доме.

– Ох! – пожаловался Николас. – Опять эта тушеная рыба!

Я бросила на него предостерегающий взгляд, прежде чем отец отчитал его:

– Николас хотел сказать «Благодарю вас, мистер Бердсли».

Лорд Ливингстон кивнул мне и погрузил ложку в суп, в то время как мистер Бердсли нависал над его спиной.