Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

По­эт пре­крас­но по­нял это: ес­ли не сра­зу, то по­сле то­го, как кня­ги­ня Вя­зем­ская пе­ре­да­ла ему сло­ва, об­ро­нен­ные ца­рем:

Я на­де­юсь, что Пуш­кин при­нял в хо­ро­шую сто­ро­ну свое на­зна­че­ние[70].

А что­бы по­эт дол­го не раз­ду­мы­вал и не слиш­ком рас­страи­вал­ся от по­те­ри воль­ни­цы, Ни­ко­лай дал ему день­ги на из­да­ние «Ис­то­рии Пу­га­че­ва».

Уже 11 ию­ня 1834 го­да Пуш­кин пи­сал же­не:

«Петр 1-й» идет; то­го и гля­ди на­пе­ча­таю 1-й том к зи­ме».

И вдруг че­рез не­де­лю на стол Бен­кен­дор­фу лег­ло не­ожи­дан­но су­хое про­ше­ние по­эта об от­став­ке:

Граф, по­сколь­ку се­мей­ные де­ла тре­бу­ют мое­го при­сут­ст­вия то в Мо­ск­ве, то в про­винции, я ви­жу се­бя вы­ну­ж­ден­ным ос­та­вить служ­бу и по­кор­ней­ше про­шу ва­ше

сиятельство ис­хо­да­тай­ст­во­вать мне со­от­вет­ст­вую­щее раз­ре­ше­ние[71].

Го­во­рят, Пуш­кин был силь­но ос­корб­лен, уз­нав, что пра­ви­тель­ст­во просматривает его лич­ную пе­ре­пис­ку. Но с мо­мен­та, как Жу­ков­ский со­об­щил ему об этом от­вра­ти­тель­ном фак­те, про­шло боль­ше ме­ся­ца, и в том же пись­ме к же­не от 11 ию­ня Пуш­кин пи­сал, что «на то­го (т.е. ца­ря – А.Л.) я пе­ре­стал сер­дить­ся». Ста­ло быть, де­ло не в пер­лю­ст­ра­ции пи­сем. Мно­гое объ­яс­ня­ет ко­рот­кая при­пис­ка, ко­то­рой за­кан­чи­ва­лось про­ше­ние:

В ка­че­ст­ве по­след­ней ми­ло­сти я про­сил бы, что­бы доз­во­ле­ние по­се­щать ар­хи­вы, ко­то­рое со­из­во­лил мне да­ро­вать его ве­ли­че­ст­во, не бы­ло взя­то об­рат­но.

Оче­вид­но, Пуш­кин от­прав­лял­ся в от­став­ку за­ни­мать­ся «Ис­то­ри­ей Пет­ра» са­мо­стоя­тель­но - в об­ход пра­ви­тель­ст­ва! Но вряд ли он хо­тел быть по­ня­тым столь оп­ре­де­лен­но. Вряд ли хо­тел скан­да­ла. Его пись­ма это­го пе­рио­да пол­ны тя­го­ст­ных раз­мыш­ле­ний о со­мни­тель­но­сти его по­ло­же­ния при дво­ре: «За­ви­си­мость жиз­ни се­мействен­ной де­ла­ет че­ло­ве­ка бо­лее нрав­ст­вен­ным. За­ви­си­мость, ко­то­рую на­ла­га­ем на се­бя из чес­то­лю­бия или из ну­ж­ды, уни­жа­ет нас. Те­перь они смот­рят на ме­ня как на хо­ло­па, с ко­то­рым мож­но им по­сту­пать как им угод­но»[72]. Пуш­кин на­чи­нал по­ни­мать, что в та­ких ус­ло­ви­ях и с та­ким на­строе­ни­ем он не на­пи­шет под­лин­ной «Ис­то­рии Пет­ра» - не толь­ко для ца­ря, но и для по­том­ков. Он ис­кал твор­че­ской сво­бо­ды, но Жу­ков­ский бы­ст­ро объ­яс­нил ему, что со сто­ро­ны его по­сту­пок вы­гля­дит ка­при­зом или, то­го ху­же, вы­зо­вом вла­сти, осо­бен­но не­при­лич­ным по­сле то­го, как царь ока­зал ему фор­маль­ные по­чес­ти и снаб­дил день­га­ми.

Но про­шел год, и раз­но­гла­сие с вла­стью еще бо­лее уси­ли­лось. Пуш­кин подал но­вое про­ше­ние об от­став­ке с уче­том про­шло­год­не­го опы­та, бо­лее про­ду­ман­ное и уже не столь от­кро­вен­ное. Он при­дал ему ха­рак­тер лич­но­го об­ра­ще­ния и не стал увя­зы­вать свой уход с са­мо­стоя­тель­ным за­ня­ти­ем «Ис­то­ри­ей Петра»:

До сих пор я жил толь­ко сво­им тру­дом. Мой по­сто­ян­ный до­ход — это жа­ло­ва­нье, ко­то­рое го­су­дарь со­из­во­лил мне на­зна­чить. В ра­бо­те ра­ди хле­ба на­сущ­но­го, ко­неч­но, нет ни­че­го для ме­ня уни­зи­тель­но­го; но, при­вык­нув к не­за­ви­си­мо­сти, я со­вер­шен­но не умею пи­сать ра­ди де­нег; и од­на мысль об этом при­во­дит ме­ня в пол­ное без­дей­ст­вие. Жизнь в Пе­тер­бур­ге ужа­саю­ще до­ро­га… Ны­не я по­став­лен в не­об­хо­ди­мость по­кон­чить с рас­хо­да­ми, ко­то­рые во­вле­ка­ют ме­ня в дол­ги и го­то­вят мне в бу­ду­щем толь­ко бес­по­кой­ст­во и хло­по­ты, а мо­жет быть — ни­ще­ту и от­чая­ние. Три или че­ты­ре го­да уе­ди­нен­ной жиз­ни в де­рев­не сно­ва да­дут мне воз­мож­ность по воз­вра­ще­нии в Пе­тер­бург во­зоб­но­вить за­ня­тия, ко­то­ры­ми я по­ка еще обя­зан ми­ло­стям его ве­ли­че­ст­ва. Я был осы­пан бла­го­дея­ния­ми го­су­да­ря, я был бы в от­ча­я­нье, ес­ли бы его ве­ли­че­ст­во за­по­доз­рил в мо­ем же­ла­нии уда­лить­ся из Пе­тер­бур­га ка­кое-ли­бо дру­гое по­бу­ж­де­ние, кро­ме со­вер­шен­ной не­об­ходимости.[73]

Пуш­ки­ну ка­за­лось, что та­кое при­зна­ние ос­ла­бит бди­тель­ность вла­сти, и она хо­тя бы на вре­мя ос­та­вит его в по­кое. Но Ни­ко­лай I по­нял ди­пло­ма­ти­ческую иг­ру по­эта, его стрем­ле­ние со­хра­нить твор­че­скую не­за­ви­си­мость. И как не по­нять - про­шел оче­ред­ной год, а ре­зуль­та­ты пуш­кин­ской ра­бо­ты попреж­не­му не бы­ли вид­ны?! По-хо­ро­ше­му сле­до­ва­ло от­пус­тить по­эта во­своя­си, но Ни­ко­лаю, столь гор­див­ше­му­ся зна­ни­ем лю­дей, обид­но бы­ло те­рять кон­троль над по­этом. Тут речь шла уже не столь­ко о по­ли­ти­ке, сколь­ко о борь­бе са­мо­лю­бий. Раз Пуш­кин го­во­рит,

что ему не хва­та­ет де­нег, то, по­жа­луй­ста - ему да­ли сна­ча­ла не­боль­шую, а по­том и бо­лее со­лид­ную по­дач­ку, о чем он пи­сал Кан­кри­ну 5 сен­тяб­ря 1835 го­да:

Вслед­ст­вие до­маш­них об­стоя­тельств при­ну­ж­ден я был про­сить­ся в от­став­ку, да­бы ехать в де­рев­ню на не­сколь­ко лет. Го­су­дарь им­пе­ра­тор весь­ма ми­ло­сти­во из­во­лил ска­зать, что он не хо­чет от­ры­вать ме­ня от мо­их ис­то­ри­че­ских тру­дов, и при­ка­зал вы­дать мне 10000 руб­лей как вспо­мо­же­ние. Этой сум­мы не­дос­та­точ­но бы­ло для по­прав­ле­ния мое­го со­стоя­ния. Ос­та­ва­ясь в Пе­тер­бур­ге, я дол­жен был или час от ча­су бо­лее за­пу­ты­вать мои де­ла, или при­бе­гать к вспо­мо­же­ни­ям и к ми­ло­стям, сред­ст­ву, к ко­то­ро­му я не при­вык, ибо до сих пор был я, сла­ва Бо­гу, не­за­ви­сим и жил свои­ми тру­да­ми. Итак, ос­ме­лил­ся я про­сить его ве­ли­че­ст­во о двух ми­ло­стях: 1) о вы­да­че мне, вме­сто вспо­мо­же­ния, взай­мы 30000 руб­лей, нуж­ных мне в об­рез, для уп­ла­ты не­об­хо­ди­мой; 2) о удер­жа­нии мое­го жа­ло­ва­ния до уп­ла­ты сей сум­мы. Го­су­да­рю угод­но бы­ло со­гла­сить­ся на то и на дру­гое[74].

Так что Кан­крин, чи­тая пуш­кин­ское по­сла­ние от 6 но­яб­ря 1836 го­да, знал, что сто­ит за по­же­ла­ни­ем по­эта уп­ла­тить долг спол­на и не­мед­лен­но и прось­бой «не «до­во­дить оно­го до све­де­ния го­су­да­ря им­пе­ра­то­ра», и по­че­му по­эт спе­ци­аль­но ого­ва­ри­вал, что ес­ли царь по­пы­та­ет­ся ока­зать ему оче­ред­ную «милость», то он вы­ну­ж­ден бу­дет от нее от­ка­зать­ся. Пуш­кин го­то­вил но­вую от­став­ку, да­вая по­нять Ни­ко­лаю, что де­ло во­все не в ма­те­ри­аль­ных за­труд­не­ниях, вер­нее не толь­ко в них, а в том, что Блок на­звал «от­сут­ст­ви­ем воз­ду­ха» или по-пуш­кин­ски - «по­коя и во­ли». Итог этой ис­то­рии под­вел Жу­ков­ский в прон­зи­тель­ном по то­ну и яс­ном по су­ще­ст­ву по­сла­нии к Бен­кен­дор­фу:

Но по­ду­май­те са­ми, ка­ко­во бы­ло бы вам, ко­гда бы вы в зре­лых ле­тах бы­ли об­ре­ме­не­ны та­кою се­тью, ви­де­ли ка­ж­дый шаг ваш ис­тол­ко­ван­ным пре­ду­бе­ж­де­ни­ем… Пуш­кин хо­тел по­ехать в де­рев­ню на жи­тье, что­бы за­нять­ся на по­кое ли­те­ра­ту­рой, ему бы­ло в том от­ка­за­но под тем ви­дом, что он слу­жил, а дей­ст­ви­тель­но по­то­му, что не ве­ри­ли. Но в чем же бы­ла его служ­ба? В том един­ст­вен­но, что он был при­чис­лен к ино­стран­ной кол­ле­гии. Ка­кое мог­ло быть ему де­ло до ино­стран­ной кол­ле­гии? Его служ­ба бы­ла его пе­ро, его «Петр Ве­ли­кий», его по­эмы, его про­из­ве­де­ния, кои­ми бы оз­на­ме­но­ва­лось ны­неш­нее слав­ное вре­мя? Для та­кой служ­бы нуж­но сво­бод­ное уе­ди­не­ние[75].

Друг по­эта был не со­всем прав, об­ру­шив всю тя­жесть об­ви­не­ний на ше­фа жан­дар­мов. Еще за год до тра­ги­че­ской раз­вяз­ки Бен­кен­дорф пред­ла­гал ца­рю от­ка­зать­ся от ус­луг яв­но не­управ­ляе­мо­го по­эта, за­ме­нив его по­слуш­ным По­ле­вым, но по­лу­чил ка­те­го­ри­че­ское «на­по­ми­на­ние»:

Ис­то­рию Пет­ра Ве­ли­ко­го пи­шет уже Пуш­кин…[76].

Ни­ко­лай I вел с по­этом свою иг­ру. Тот, кто пи­сал ано­ним­ку, без­ус­лов­но, знал, что, на­зна­чая Пуш­ки­на на пост «ис­то­рио­гра­фа ор­де­на ро­го­нос­цев», он ка­са­ет­ся ку­да бо­лее важ­ной и бо­лез­нен­ной для ху­дож­ни­ка те­мы, чем пер­спек­ти­ва ока­зать­ся в спи­ске об­ма­ну­тых му­жей.

«Рас­ту­щая кар­тош­ка»

Ос­та­вив по­эта, оза­да­чен­ный Жу­ков­ский, ре­шил по слу­чаю обой­ти об­щих зна­ко­мых. Он на­пра­вил­ся сна­ча­ла к Ми­хаи­лу Юрь­е­ви­чу Ви­ель­гор­ско­му, а за­тем и к Вя­зем­ско­му, от ко­то­рых уз­нал, что оба они по­лу­чи­ли по эк­зем­п­ля­ру ано­ним­но­го пись­ма и то­же рас­те­ря­ны - га­да­ют, ко­му и с ка­кой це­лью по­на­до­би­лось столь не­обыч­но шу­тить с Пуш­ки­ным. Ни­кто из них, ес­те­ст­вен­но, о про­ис­шед­шем у По­ле­ти­ки не до­га­ды­вал­ся, а по­то­му, об­су­див тот же круг лиц, что и Дол­го­ру­кий с Рос­се­том, дру­зья ни на ком кон­крет­но не ос­та­но­ви­лись. Од­на­ко, уз­нав от Жу­ков­ско­го, что по­эт по­слал вы­зов Дан­те­су, ре­ши­ли, что ка­кая-то связь ме­ж­ду ним и ано­ним­кой все же су­ще­ст­ву­ет, по­сколь­ку по­ве­де­ние ка­ва­лер­гар­да, дей­ст­ви­тель­но, вы­зы­ва­ло не­ко­то­рые во­про­сы.