Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Вер­нув­шись до­мой и еще раз об­ду­мав си­туа­цию, Жу­ков­ский на­пи­сал дру­гу за­пис­ку. Это уди­ви­тель­ный до­ку­мент. В нем впер­вые чер­ты бу­ду­щей ка­та­ст­ро­фы обо­зна­чи­лись с пу­гаю­щей ост­ро­той:

Я не мо­гу еще ре­шить­ся по­чи­тать на­ше де­ло кон­чен­ным. Еще я не дал ни­ка­ко­го от­ве­та ста­ро­му Гек­кер­ну; я ска­зал ему в мо­ей за­пис­ке, что не за­стал те­бя до­ма и что, не ви­дав­шись с то­бою, не мо­гу ни­че­го от­ве­чать. Итак есть еще воз­мож­ность все ос­та­но­вить. Ре­ши, что я дол­жен от­ве­чать. Твой от­вет не­воз­врат­но все кон­чит. Но ра­ди Бо­га оду­май­ся. Дай мне сча­стие из­ба­вить те­бя от бе­зум­но­го зло­дей­ст­ва, а же­ну твою от со­вер­шен­но­го

по­срам­ле­ния. Я те­перь у Вьель­гор­ско­го, у ко­то­ро­го обе­даю[98].

Жу­ков­ский в по­ры­ве ду­шев­но­го от­чая­ния на­зы­ва­ет по­сту­пок Пуш­ки­на «бе­зум­ным зло­дей­ст­вом». Не­у­же­ли мяг­ко­сер­деч­ный друг по­эта до­ве­рил­ся Гек­кер­ну и не по­ве­рил Пуш­ки­ну? Ка­кой ни дать от­вет, ясно, что Пуш­кин сам по­ста­вил дру­га в лож­ное по­ло­же­ние. Ви­дя его рас­те­рян­ность, он дол­жен был ли­бо от­го­во­рить Жу­ков­ско­го от уча­стия в по­сред­ни­че­ст­ве, ли­бо рас­крыть ему ис­тин­ные мо­ти­вы сво­его по­ве­де­ния. А так Жу­ков­ско­му ос­та­ва­лось лишь пред­по­ло­жить, что по­эта на­кры­ла вол­на «бес­при­чин­ной» рев­но­сти.

Ди­пло­ма­ти­че­ские иг­ры.

По­лу­чив от дру­га за­пис­ку, Пуш­кин, ве­ро­ят­но, по­нял, что в та­ком на­строе­нии Жу­ков­ский бу­дет бо­лее по­ле­зен про­тив­ни­ку, и от­пра­вил­ся к Ви­ель­гор­скому ис­прав­лять си­туа­цию. Мысль, что Пуш­кин спе­шил пре­сечь рас­пространение слу­хов, опа­са­ясь по­свя­ще­ния Ви­ель­гор­ско­го в тай­ну ду­эли, неубедительна, хо­тя и со­дер­жит­ся во мно­гих ис­сле­до­ва­тель­ских ра­бо­тах. Во-пер­вых, Ви­ель­гор­ский вхо­дил в круг лиц, по­лу­чив­ших ано­ним­ный па­ск­виль, а по­то­му ин­три­га ду­эли не со­став­ля­ла для не­го тай­ны, во-вто­рых, он был близ­ким дру­гом по­эта, а зна­чит, дей­ст­во­вал в его ин­те­ре­сах, а в треть­их, Пуш­кин, как можно заметить, и сам же­лал рас­про­стра­не­ния слу­хов.

Ве­чер у Ви­ель­гор­ско­го не­мно­го раз­ря­дил ат­мо­сфе­ру, но еще бо­лее за­пу­тал дру­зей по­эта. Ут­ром сле­дую­ще­го дня, 11 но­яб­ря, Жу­ков­ский, пы­та­ясь ос­мыс­лить весь вче­раш­ний раз­го­вор, на­пи­сал Пуш­ки­ну об­стоя­тель­ное пись­мо:

Я обя­зан сде­лать те­бе не­ко­то­рые объ­яс­не­ния. Вче­ра я не имел для это­го до­воль­но спо­кой­ст­вия ду­ха. Ты вче­ра, пом­нит­ся мне, что-то упо­мя­нул о жан­дар­мах, как буд­то опа­са­ясь, что хо­тят за­ме­шать в твое де­ло пра­ви­тель­ст­во. На счет это­го будь со­вер­шен­но спо­ко­ен. Ни­кто из по­сто­рон­них ни о чем не зна­ет, и ес­ли да­мы (то есть од­на да­ма За­гряж­ская) смол­чат, то тай­на ос­та­нет­ся не­на­ру­шен­ною. Дол­жен, од­на­ко ска­зать, что вче­раш­ний твой при­ход ко Вье­гор­ско­му от­крыл ему гла­за; мне же с ним не для че­го бы­ло иг­рать ко­ме­дию; он был один из тех, кои по­лу­чи­ли бе­зы­мен­ные пись­ма; но на его друж­бу к те­бе и на скром­ность по­ло­жить­ся мо­жешь[99].

Пре­рвем­ся. Обыч­но это­му от­рыв­ку уде­ля­ет­ся по­вы­шен­ное вни­ма­ние, хо­тя оче­вид­но, что пе­ред на­ми всту­пи­тель­ная часть пись­ма – и не бо­лее то­го. Жу­ков­ский в рас­су­ди­тель­ной ма­не­ре на­чи­на­ет пе­ре­би­рать до­во­ды Пуш­ки­на. Опа­се­ние, что жан­дар­мы опо­вес­тят пра­ви­тель­ст­во о ду­эли бы­ло не са­мым глав­ным в этом пе­реч­не, по­сколь­ку по­эт лишь «что-то» упо­мя­нул об опас­но­сти. Од­на­ко это «что-то» в гла­зах ис­сле­до­ва­те­лей при­ня­ло вид осо­бой при­чи­ны, яко­бы объ­яс­няю­щей тре­вож­ное по­ве­де­ние по­эта. Жу­ков­ский, на­про­тив, не ви­дит в ней ни­ка­ко­го ра­зум­но­го со­дер­жа­ния.

Дру­гая фра­за – «твой при­ход ко Вье­гор­ско­му от­крыл ему гла­за; мне же с ним не для че­го бы­ло иг­рать ко­ме­дию» - обыч­но ци­ти­руе­мая на­по­ло­ви­ну, пре­под­но­сит­ся

как сви­де­тель­ст­во до­ве­ри­тель­но­го от­но­ше­ния по­эта к друзь­ям, осо­бен­но к Ви­ель­гор­ско­му. Но оче­вид­но, что в со­ста­ве всей фра­зы и пись­ма в це­лом вы­ра­же­ние «от­крыть гла­за» упот­реб­ле­но Жу­ков­ским в иро­ни­че­ском смыс­ле – на­мек на до­воль­но не­ис­крен­нее по­ве­де­ние Пуш­ки­на, что бы­ло от­ме­че­но и Ви­ель­гор­ским. От­ка­зы­ва­ясь иг­рать в «ко­ме­дии» дру­га, Жу­ков­ский продол­жа­ет:

Пи­шу это, од­на­ко, не для то­го толь­ко, что­бы те­бя ус­по­ко­ить на счет со­хра­не­ния тай­ны. Хо­чу, что­бы ты не имел ни­ка­ко­го лож­но­го по­ня­тия о том уча­стии, ка­кое при­ни­ма­ет в этом де­ле мо­ло­дой Гек­керн. Вот его ис­то­рия.

Те­бе уж из­вест­но, что бы­ло с пер­вым тво­им вы­зо­вом, как он не по­пал­ся в ру­ки сы­ну, а по­шел че­рез от­ца, и как сын уз­нал о нем толь­ко по ис­те­че­нии 24 ча­сов, т. е. по­сле вто­рич­но­го сви­да­ния от­ца с то­бою. В день мое­го при­ез­да, в то вре­мя, ко­гда я у те­бя встре­тил Гек­кер­на, сын был в ка­рау­ле и воз­вра­тил­ся до­мой на дру­гой день, в час. За ка­кую-то ошиб­ку он дол­жен был де­жу­рить три дня не в оче­редь. Вче­ра он в по­след­ний раз был в ка­рау­ле и нын­че в час по­по­луд­ни бу­дет сво­бо­ден. Эти об­стоя­тель­ст­ва изъ­яс­ня­ют, по­че­му он лич­но не мог уча­ст­во­вать в том, что де­лал его бед­ный отец, си­лясь от­бить­ся от не­сча­стья, ко­то­ро­го од­но ожи­да­ние сво­дит его с ума.

Сын, уз­нав по­ло­же­ние дел, хо­тел не­пре­мен­но ви­деть­ся с то­бою, но отец, ис­пу­гав­шись сви­да­ния, об­ра­тил­ся ко мне. Не же­лая быть зри­те­лем, или ак­те­ром в тра­ге­дии, я пред­ло­жил свое по­сред­ст­во, то есть хо­тел пред­ло­жить его, на­пи­сав в от­вет от­цу то пись­мо, ко­то­ро­го бруль­он[100] те­бе по­ка­зы­вал, но ко­то­ро­го не по­слал и не по­шлю. Вот все. Нын­че по­ут­ру ска­жу ста­ро­му Гек­кер­ну, что не мо­гу взять на се­бя ни­ка­ко­го по­сред­ст­ва, ибо из раз­го­во­ров с то­бою вче­ра убе­дил­ся, что по­сред­ст­во ни к че­му не по­слу­жит, по­че­му я и не на­ме­рен ни­ко­го под­вер­гать не­при­ят­но­сти от­ка­за. Ста­рый Гек­керн та­ким об­ра­зом не уз­на­ет, что по­пыт­ка моя с пись­мом его не име­ла ус­пе­ха. Это пись­мо бу­дет ему воз­вра­ще­но, и мое вче­раш­нее офи­ци­аль­ное сви­да­ние с то­бою мо­жет счи­тать­ся не быв­шим.

Все это я на­пи­сал для то­го, что счел свя­тей­шею обя­зан­но­стью за­сви­де­тель­ст­во­вать пе­ред то­бою, что мо­ло­дой Гек­керн во всем том, что де­лал его отец, со­вер­шен­но по­сто­рон­ний, что он так же го­тов драть­ся с то­бою, как и ты с ним, и что он так же бо­ит­ся, чтоб тай­на не бы­ла как-ни­будь на­ру­ше­на. И от­цу от­дать ту же спра­вед­ли­вость. Он в от­чая­нии, но вот что он мне ска­зал: «я при­го­во­рен к гиль­о­ти­не, я при­бе­гаю к ми­ло­сти; ес­ли мне это не уда­ст­ся,— при­дет­ся взой­ти на гиль­о­ти­ну. И я взой­ду, так как люб­лю честь мое­го сы­на, так же, как и его жизнь».— Этим сви­де­тель­ст­вом ро­ля, весь­ма жал­ко и не­удач­но сыг­ран­ная, окан­чи­ва­ет­ся. Про­сти[101].

Жу­ков­ский ощу­тил ды­ха­ние ка­та­ст­ро­фы. Он ви­дел, что по­ве­де­ние по­эта край­не не­ра­зум­но, а оп­рав­да­ния не­убе­ди­тель­ны. Его не­же­ла­ние встре­тить­ся с Дан­те­сом вы­гля­де­ло от­кро­вен­ным уп­рям­ст­вом. Един­ст­вен­ный ар­гу­мент про­тив от­ка­за от вы­зо­ва не вы­дер­жи­вал кри­ти­ки. Жу­ков­ский спе­ци­аль­но по­вто­рил в кон­це пись­ма, что ка­ва­лер­гард не пря­тал­ся за спи­ну при­ем­но­го от­ца, а в си­лу объ­ек­тив­ных при­чин не мог са­мо­стоя­тель­но вес­ти пе­ре­го­во­ры. Вот ито­ги, ко­то­рые вы­нес друг по­эта из раз­го­во­ра в до­ме Ви­ель­гор­ско­го.