Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

На этом ци­ти­ро­ва­ние пись­ма обыч­но об­ры­ва­ет­ся. Не стран­но ли, ведь даль­ше на­чи­на­ет­ся са­мое ин­те­рес­ное - ал­ле­го­рия, рас­став­ляю­щая всех уча­ст­ни­ков ду­эль­ных со­бы­тий на их за­кон­ные мес­та? Как хо­чет­ся, что­бы Жу­ков­ский – друг и учи­тель Пуш­ки­на - ока­зал­ся на­ив­ным, ста­рею­щим ро­ман­ти­ком, по­пав­шим под обая­ние Гек­кер­на, и его «ис­ка­жен­ное» во­об­ра­же­ние не ме­ша­ло вре­мя от вре­ме­ни пе­ре­пи­сы­вать тра­ге­дию, та­со­вать ро­ли, пе­ре­иг­ры­вать сюжеты. А то по­лу­ча­ет­ся:

Вот те­бе сказ­ка: жил-был пас­тух; этот пас­тух был и за­бу­бен­ный стре­лок. У это­го пас­ту­ха бы­ли пре­крас­ные овеч­ки. Вот по­ва­дил­ся се­рый волк хо­дить око­ло его ов­чар­ни. И ду­ма­ет се­рый волк: дай-ка съем я у пас­ту­ха его лю­би­мую овеч­ку; ду­мая это, се­рый

волк по­гля­ды­ва­ет и на дру­гих ове­чек да и об­ли­зы­ва­ет­ся. Но вот уз­нал про­жо­ра, что стре­лок его сте­ре­жет и хо­чет за­стре­лить. И ста­ло это не­при­ят­но се­ро­му вол­ку; и он на­чал де­лать раз­ные пред­ло­же­ния пас­ту­ху, на ко­то­рые пас­тух и со­гла­сил­ся. Но он ду­мал про се­бя: как бы мне до­ко­нать это­го дол­го­хво­сто­го ха­ха­ля и сде­лать из шку­ры его де­тям ту­лу­пы и кень­ги. И вот пас­тух ска­зал сво­ему ку­му: кум Ва­си­лий, сде­лай мне одол­же­ние, стань на ми­ну­ту свинь­ею и хрю­кань­ем сво­им вы­ма­ни се­ро­го вол­ка из ле­су в чис­тое по­ле. Я со­бе­ру со­се­дей, и мы на­ки­нем на вол­ка ар­кан.— По­слу­шай, бра­тец, ска­зал кум Ва­си­лий; ло­вить вол­ка ты во­лен, да на что же мне быть свинь­ею. Ведь я у те­бя кре­стил. До­б­рые лю­ди ска­жут те­бе: сви­нья-де кре­сти­ла у те­бя сы­на. Не­хо­ро­шо. Да и мне са­мо­му бу­дет не­вы­год­но. Пой­ду ли к обед­не, ся­ду ли с людь­ми обе­дать, сло­жу ли про крас­ных де­виц сти­хи — до­б­рые лю­ди ска­жут: сви­нья по­шла к обед­не, сви­нья си­дит за сто­лом, сви­нья сти­хи пи­шет. Не­лов­ко. Пас­тух, ус­лы­шав та­кой от­вет, при­за­ду­мал­ся, а что он сде­лал, пра­во, не знаю.[117]

Что тут ска­жешь - все по­ни­мал Жу­ков­ский, во всем ра­зо­брал­ся, ни­че­го не ута­ил? Да, и стран­но бы­ло бы пред­по­ла­гать иное - ведь пи­сал ве­ли­чай­ший сын Рос­сии, та­лант, со­из­ме­ри­мый с пуш­кин­ским, лю­бя­щая и стра­ж­ду­щая ду­ша!

Дан­тес на­зван «се­рым вол­ком» и ха­ха­лем. Ви­ны его Жу­ков­ский не ума­лил. Вот толь­ко хит­ро­сти «вол­ка» не от­ме­тил - од­но «пря­мо­душ­ное» же­ла­ние по­ла­ко­мить­ся овеч­ка­ми - се­ст­ра­ми Гон­ча­ро­вы­ми. Со­би­рал со­се­дей и «за­са­ду» устраи­вал «пас­тух» - «за­бу­бен­ный стре­лок», а это дру­гу его «жес­то­ко не нра­ви­лось». Да и ко­му по­нра­вит­ся быть при­ман­кой, глу­пой «ро­ж­де­ст­вен­ской свин­кой», в чу­жой иг­ре? Не ис­клю­че­но, что и мысль о со­хра­не­нии доб­ро­го име­ни, впо­след­ст­вии вы­ска­зан­ная Пуш­ки­ным, бы­ла по­черп­ну­та им из это­го «дру­же­ско­го» по­сла­ния.

Ес­ли пе­ре­вес­ти «сказ­ку» с об­раз­но­го язы­ка на обыч­ный, мно­гие «тем­ные» мес­та из кон­спек­та Жу­ков­ско­го най­дут объ­яс­не­ние, а ду­эль­ная ис­то­рия об­ре­тет строй­ные очер­та­ния. Жу­ков­ский на­зы­вал при­чи­ной кон­флик­та ин­те­рес Дан­те­са к На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не и ее се­ст­рам. Об ано­ним­ке он да­же не упо­ми­нал. По его мне­нию, Гек­кер­ны во из­бе­жа­ние скан­да­ла пред­ло­жи­ли же­нить Дан­те­са на Ека­те­ри­не, а Пуш­кин по­ды­грал им с един­ст­вен­ной це­лью пред­ста­вить этот их шаг, как трус­ли­вый спо­соб из­бе­жать ду­эли. Са­мо­му Жу­ков­ско­му от­во­ди­лась роль «слу­чай­но­го» по­сред­ни­ка, спо­соб­но­го усы­пить бди­тель­ность Гек­кер­нов, с чем он, са­мо со­бой, не мог со­гла­сить­ся.

От­ло­жен­ная ду­эль

По­лу­чив пись­мо дру­га, Пуш­кин срав­нил его с но­вым пред­ло­же­нием Дан­те­са, ко­то­рое дос­та­вил ему Ар­ши­ак. Оба до­ку­мен­та го­во­ри­ли о том, что Гек­кер­ны вы­год­но ис­поль­зо­ва­ли ат­мо­сфе­ру та­ин­ст­вен­но­сти и не­до­мол­вок, ко­то­рые ок­ру­жа­ли ду­эль­ную ис­то­рию. Вме­ша­тель­ст­во Жу­ков­ско­го, его уг­ро­за ос­те­речь по­слан­ни­ка, мог­ли серь­ез­но ос­лож­нить де­ло. Те­перь уже от Пуш­ки­на тре­бо­ва­лись ре­ши­тель­ные дей­ст­вия, и он не за­мед­лил с ни­ми.

В пя­том ча­су дня 16 но­яб­ря по­эт вме­сте с На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной и ее се­ст­ра­ми при­шел к Ка­рам­зи­ным на день ро­ж­де­нья Ека­те­ри­ны Ан­д­ре­ев­ны, вдо­вы ис­то­рио­гра­фа, и за обе­ден­ным сто­лом сре­ди об­ще­го ве­се­лья, на­гнув­шись к си­дев­ше­му ря­дом с ним Сол­ло­гу­бу, вдруг ска­зал ско­ро­го­вор­кой:

Сту­пай­те зав­тра к д'Аршиаку. Ус­ловь­тесь с ним толь­ко на­счет ма­те­ри­аль­ной сто­ро­ны ду­эли. Чем кро­ва­вее, тем луч­ше. Ни на ка­кие объ­яс­не­ния не со­гла­шай­тесь.

По­том

он про­дол­жал шу­тить и раз­го­ва­ри­вать как бы ни в чем не бы­ва­ло.

Сол­ло­губ, вспо­ми­ная этот раз­го­вор, пи­сал:

Я ос­тол­бе­нел, но воз­ра­жать не ос­ме­лил­ся. В то­не Пуш­ки­на бы­ла ре­ши­тель­ность, не до­пус­кав­шая воз­ра­же­ний[118].

Позд­но ве­че­ром то­го же дня со­сто­ял­ся бал у Фи­кель­мо­на, упо­мя­ну­тый Жу­ков­ским в кон­спек­те. Сол­ло­губ кос­нул­ся и это­го со­бы­тия:

На рау­те все да­мы бы­ли в трау­ре по слу­чаю смер­ти Кар­ла X. Од­на Ка­те­ри­на Ни­ко­ла­ев­на Гон­ча­ро­ва, се­ст­ра На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны Пуш­ки­ной (ко­то­рой на рау­те не бы­ло), от­ли­ча­лась от про­чих бе­лым плать­ем. С нею лю­без­ни­чал Дан­тес-Гек­керн.

Пуш­кин прие­хал позд­но, ка­зал­ся очень встре­во­жен, за­пре­тил Ка­те­ри­не Ни­ко­ла­ев­не го­во­рить с Дан­те­сом и, как уз­нал я по­том, са­мо­му Дан­те­су ска­зал не­сколь­ко бо­лее чем гру­бых слов. С д'Аршиаком, стат­ным мо­ло­дым сек­ре­та­рем фран­цуз­ско­го по­соль­ст­ва, мы вы­ра­зи­тель­но пе­ре­гля­ну­лись и ра­зо­шлись, не бу­ду­чи зна­ко­мы. Дан­те­са я взял в сто­ро­ну и спро­сил его, что он за че­ло­век. «Я че­ло­век че­ст­ный,— от­ве­чал он,— и на­де­юсь это ско­ро до­ка­зать». За­тем он стал объ­яс­нять, что не по­ни­ма­ет, че­го от не­го Пуш­кин хо­чет; что он по­не­во­ле бу­дет с ним стре­лять­ся, ес­ли бу­дет к то­му при­ну­ж­ден; но ни­ка­ких ссор и скан­да­лов не же­ла­ет[119].

Об этом про­ис­ше­ст­вии, ве­ро­ят­но, и на­пи­са­ла На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на Жу­ков­ско­му, уз­нав от се­ст­ры о стран­ном по­ве­де­нии му­жа. Но бы­ло это на сле­дую­щий день - 17 но­яб­ря - на пи­ке ду­эль­но­го обо­ст­ре­ния, а по­то­му в па­мя­ти друга по­эта от­ло­жи­лось в од­ну це­поч­ку:

Сно­ва ду­эль. Се­кун­дант. Пись­мо Пуш­ки­на. За­пис­ка Н.Н. ко мне и мой со­вет. Это бы­ло на (ба­ле) рау­те Фи­кель­мо­на[120].

В «Вос­по­ми­на­ни­ях» Сол­ло­гу­ба, ци­ти­ро­ван­ных вы­ше, со­дер­жит­ся наи­бо­лее пол­ное опи­са­ние ду­эль­но­го кри­зи­са. С не­боль­ши­ми ого­вор­ка­ми им мож­но до­ве­рять. Соз­дан­ные в 1865 го­ду, они все же со­хра­ни­ли дух 1837 го­да, по­сколь­ку пи­сал их че­ло­век, с од­ной сто­ро­ны, ли­те­ра­тур­но ода­рен­ный, а с дру­гой - об­ла­даю­щий не­по­сред­ст­вен­ной и бес­хит­ро­ст­ной на­ту­рой. Со­че­та­ние ред­кое и ма­ло по­лез­ное для пуб­лич­но­го ус­пе­ха. В од­ном из пи­сем к бра­ту от 19 ок­тяб­ря 1936 го­да Со­фья Ка­рам­зи­на на­зва­ла его «бес­тол­ко­вый Сол­ло­губ». Мо­ло­дой че­ло­век, по­хо­же, не от­ли­чал­ся осо­бой про­ни­ца­тель­но­стью и лов­ко­стью, хо­тя был чес­тен и добр. То, что он ви­дел, или о чем до­га­ды­вал­ся, все­гда ле­жа­ло на по­верх­но­сти. В его вос­по­ми­на­ни­ях мно­го кра­сок и точ­ных за­ме­ча­ний, но са­ми со­бы­тия не име­ют яс­ных очер­та­ний и пред­став­ля­ют со­бой на­гро­мо­ж­де­ние ко­ло­рит­ных пя­тен. Как ни стран­но, об­щей кар­ти­ны это не пор­тит, ве­ро­ят­но, по­то­му, что Сол­ло­губ ни­че­го не до­мыс­ли­вал. Бу­ду­чи со­вер­шен­но сво­бод­ным в вы­бо­ре на­строе­ния, он лег­ко ме­нял точ­ку зре­ния и ха­рак­тер сво­их па­фос­ных обоб­ще­ний.

Срав­ним, на­при­мер, его вос­по­ми­на­ния то­го же со­бы­тия - рау­та у Фи­кель­мо­нов - со­став­лен­ные де­ся­ти­ле­ти­ем рань­ше по прось­бе пер­во­го био­гра­фа Пуш­ки­на Ан­нен­ко­ва:

Я взял Дан­те­са в сто­ро­ну.— «Что вы за че­ло­век?» — спро­сил я.— «Что за во­прос»,— от­ве­чал он и на­чал врать.— «Что вы за че­ло­век?» — по­вто­рил я.— «Я че­ло­век че­ст­ный, мой до­ро­гой, и ско­ро я это до­ка­жу». Раз­го­вор наш про­дол­жал­ся дол­го. Он го­во­рил, что чув­ст­ву­ет, что убь­ет Пуш­ки­на, а что с ним мо­гут де­лать, что хо­тят: на Кав­каз, в кре­пость,— ку­да угод­но. Я за­го­во­рил о же­не его.— «Мой до­ро­гой, она же­ман­ни­ца». Впро­чем, об ду­эли он не хо­тел го­во­рить.— «Я все по­ру­чил д'Аршиаку. Я к вам при­шлю д'Аршиака или мое­го от­ца». С д'Аршиаком я не был зна­ком. Мы по­гля­де­ли друг на дру­га. По­сле я уз­нал, что Пуш­кин по­до­шел к не­му на ле­ст­ни­це и ска­зал: — «Вы, фран­цу­зы,— вы очень лю­без­ны. Вы все знае­те ла­тин­ский язык, но ко­гда вы де­ре­тесь, вы ста­но­ви­тесь за три­дцать ша­гов и стре­ляе­те. Мы, рус­ские,—чем ду­эль... (про­пуск в ру­ко­пи­си Ан­нен­ко­ва), тем жес­то­че долж­на она быть[121].