Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Очевидно, оба фрагмента не искажают смысла происходящего, но как эмоционально они далеки друг от друга. В первом случае Дантес просто говорил, а во втором - врал. Упущены оценка Натальи Николаевны и весьма важное предчувствие Дантеса, что он убьет поэта. Чем дальше от трагедии, тем «объективнее» судил Соллогуб - все меньше помнил случайные детали происшествия. Но пушкинистов привлекает, именно, ранняя часть воспоминаний Соллогуба, где он, зачастую стремясь к предельной искренности, по простодушию, драматизировал события.
Кстати, концовку последнего фрагмента - пропуск в рукописи - можно расшифровать
Нет, они не собирались извиняться перед поэтом. Это было бы для них «совершеннейшим унижением», а вот попросить прощение у дамы, вокруг которой, собственно, и разворачивалась драма – отчего же, нет! Вполне современно и даже выигрышно для чести. А за одно предложить ей обратиться к участникам дуэли (к мужу устно, а к Дантесу письменно) с просьбой остановить драку.
И скорее всего тут же, на бале у Фикельмонов, воспользовавшись отсутствием Пушкина, к Наталье Николаевне поочередно подошли кавалергард и посланник, один с извинениями за неловкое поведение у известной им дамы – конечно, не без иронии и напускного смущения, другой - с тем самым необычным предложением, которое в описании Вяземского, составленном после гибели поэта, приобрело зловещий оттенок:
Было бы слишком долго излагать вашему императорскому высочеству все лукавые происки молодого Геккерна во время переговоров. Приведу только пример. Геккерны, старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину написать молодому человеку письмо, в котором она умоляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение 123.
Вяземский не знал ни содержания письма, ни того, как повела себя Наталья Николаевна. Он пользовался слухами, и, в отличии от Соллогуба, многое домысливал и выдавал за реальность. На самом деле, Наталья Николаевна выполнила просьбу Геккернов, предварительно посовещавшись с Жуковским. Она написала письмо Дантесу – и он в последствии на него ссылался, а Пушкина попросила не настаивать на дуэли. Тут оказались к месту и извинительное письмо кавалергарда, написанное по поводу записочек, и доверительные отношения между супругами, позволявшие жене обращаться к мужу с неловкой просьбой.
Разговор, вероятно, состоялся на следующий день, после первого, раннего посещения Пушкина Соллогубом, поскольку накануне вечером поэт был слишком раздражен, и вряд ли Наталья Николаевна рискнула затеять важный разговор. К тому же ей непременно надо было дождаться ответного письма Жуковского, без совета которого ей трудно было на что-либо решиться.
Поэт принял извинения противника без восторга: приходилось соглашаться с тем, что формально вызов терял основание, а Геккерны выходили из сложной ситуации с минимальными потерями.
Утром 17 ноября Соллогуб приступил к исполнению своих секундантских обязанностей. Не так неважно, как двигался молодой человек в этот день - поехал сначала к Дантесу, а потом к Аршиаку, нарушив тем самым
На другой день погода была страшная - снег метель. Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину, который повторил мне, что я имею только условиться насчет материальной стороны самого беспощадного поединка, и, наконец, с замирающим сердцем отправился к д'Аршиаку. Каково же было мое удивление, когда с первых слов д'Аршиак объявил мне, что он всю ночь не спал, что он хотя не русский, но очень понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела. Затем он мне показал:
1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.
2) Вызов Пушкина Дантесу после получения диплома.
3) Записку посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели.
4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К. Н. Гончаровой.
Я стоял пораженный, как будто свалился с неба[124].
Пронумерованный перечень всегда вызывает больше доверия, чем обычное изложение фактов. Цифры своим строгим порядком оказывают магическое воздействие. Между тем, из документов, якобы осмотренных Соллогубом, только наличие вызова является бесспорным. Все остальные - не более чем «фантомы» - образы, занесенные сюда воображением автора из далекого прошлого. Но и они не могли возникнуть на пустом месте.
Под пунктом первым значится «экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина». Но подлинной анонимки у Геккернов не было. Об этом говорит не только их переписка после дуэли. Как известно, Пушкин сам обошел друзей, изъяв все экземпляры пасквиля. И все же - Соллогуб не выдумал - что-то было? Вероятно, ему показали список, составленный со слов тех, кто получил анонимку - Виельгорского, Вяземского, Россета?
– список, безусловно, приблизительный, иначе он бы вызвал у Геккернов много вопросов и заставил провести собственное расследование. Они же бездействовали.
Третий документ - «записка посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели» мог существовать, но, скорее всего, Пушкину не был отослан и никакой роли в дуэльной истории не играл. Соллогубу его показали, как свидетельство серьезных попыток договориться с поэтом мирным путем. Не исключено также, что Геккерны, стараясь не касаться темы переговоров, сознательно вводили в заблуждение обоих секундантов. Во всяком случае, благодаря этой записке, Соллогуб уверовал, что истечение срока, указанного в ней, как раз и привело к возобновлению дуэли. На этой основе он и выстроил свои воспоминания. Между тем, конец двухнедельной отсрочки наступал, не 16-го, а как минимум 18-го, а то и вовсе 20-го ноября, если учесть, что Геккерн просил о ней не 4-го, а 6-го ноября.