Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Стало быть, Пушкин и не думал справляться у друга о сорте бумаги, а сам Яковлев, в хорошем настроении, решил продемонстрировать свои профессиональные навыки и обратил внимание присутствующих на внешний вид пасквиля. Конечно, все они впоследствии считали, что Яковлев здорово помог Пушкину, и даже не пытались объяснить себе ту «непосредственность», с которой поэт обнародовал анонимку: ели, пили, затем поэт вынул из кармана пасквиль, который, надо полагать, оказался там «случайно», и отдал его друзьям на ознакомление.
Вроде бы так и должен поступать человек, который ничего не знает о своем обидчике и собирает улики. Правда, для этого нужна соответствующая атмосфера:
Последующие два дня, понедельник 9-е и вторник 10-е ноября, более других сохранили черты реальности, благодаря нескольким письмам, дошедшим до нас в неизменном виде. Они говорят о многом, если не ограничиваться чтением отдельных, заранее подобранных фраз, и легко разрушают все устоявшиеся представления о дуэльной истории.
Утром 9-го ноября Жуковский получил письмо посланника, в котором тот излагал свое видение событий после посещения Загряжской:
Милостивый государь! Навестив m-lle Загряжскую, по ее приглашению, я узнал от нее самой, что она посвящена в то дело, о котором я вам сегодня пишу. Она же передала мне, что подробности вам одинаково хорошо известны; поэтому я могу полагать, что не совершаю нескромности, обращаясь к вам в этот момент. Вы знаете, милостивый государь, что вызов г-на Пушкина был передан моему сыну при моем посредничестве, что я принял его от его имени, что он одобрил это принятие, и что все было решено между г-м Пушкиным и мною. Вы легко поймете, как важно для моего сына и для меня, чтоб эти факты были установлены непререкаемым образом: благородный человек, даже если он несправедливо вызван другим почтенным человеком, должен прежде всего заботиться о том, чтобы ни у кого в мире не могло возникнуть ни малейшего подозрения по поводу его поведения в подобных обстоятельствах[91].
Прервемся. Письмо длинное и требует поэтапного разъяснения. В нем много эвфемизмов, поскольку речь шла о тщательно скрываемом событии. И прежде всего это касается, так называемого, «дела», о котором пишет посланник. Очевидно, что под ним подразумевалась не сама дуэль - Геккерн открыто говорит об обстоятельствах вызова. Он уже обсуждал их с Жуковским при личной встрече. В письме Геккерн напоминает об этом словами «Вы знаете…», то есть я вам говорил. Таким образом он документально оформляет свою позицию, представляя ее в удобном виде. В частности, он не упоминает об отсрочках. Это и понятно - их пришлось бы объяснять. А объяснить невозможно! У Геккерна с Пушкиным уже сложился негласный договор обходить молчанием встречу у Полетики. Это устраивало обоих, но вскрылось другое обстоятельство, способное навредить репутации Дантеса и тем самым резко изменить баланс сил в пользу Пушкина. Появление анонимок беспокоило Геккерна. Он писал дальше:
Как вам также известно, милостивый государь, все происшедшее по сей день совершилось через вмешательство третьих лиц. Мой сын получил вызов; принятие вызова было его первой обязанностью, но, по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали. Свидание представляется мне необходимым, обязательным,—
Если избавить текст от светской риторики и вспомнить историю предшествующих переговоров, то смысл письма окажется прозрачным: Геккерны, узнав о существовании анонимки, якобы ими составленной, стремились выяснить, насколько серьезно пушкинское обвинение, и каким образом оно повлияет на развитие событий - в частности, на сватовство: «Вы легко поймете, как важно для моего сына и для меня, чтоб эти факты были установлены непререкаемым образом»? Одно дело - встреча у Полетики. Геккерны хорошо понимали, что Пушкин сам заинтересован в сохранении тайны. Другое дело анонимка - она могла придать событиям неожиданный поворот и нанести Геккернам смертельный удар.
Из письма видно, что Пушкин до сих пор прямо не обвинил Геккерна в авторстве анонимки: «Мой сын принял вызов; ...по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали». До возникновения слухов о дипломе они этого и не требовали. Теперь же объяснения становились необходимыми. Чтобы Пушкин не уклонился от встречи, сославшись на неоднократные переговоры, Геккерн добавляет, что обвинение должно быть повторено лично Дантесу - «ему самому».
Попутно заметим, если бы Геккерны, действительно, участвовали в составлении анонимки, встреча, в присутствии столь влиятельного лица, как Жуковский, была бы авантюрой, явно противоречащей дипломатической выучке посланника. Всегда есть вероятность, что противник обладает сведениями, способными поставить в неловкое положение, и выяснять это лучше без свидетелей. И наоборот, имей Пушкин доказательства вины Геккернов, более удобного случая «посчитаться» с обидчиками трудно было представить. Но, как мы знаем, Пушкин наотрез отказался от этой возможности.
Получив письмо, Жуковский отправился к Геккернам, где и застал Дантеса. Позже в конспекте появится запись:
9 [ноября]. Les revelations de Heckern[93]. — Мое предложение посредничества. Сцена втроем с отцом и сыном. Мое предложение свидания[94].
В чем же состояло открытие (разоблачение) или откровение (признание) посланника - перевод с французского предполагает разночтения и новые подходы? Заметим, что Жуковский употребляет в своем коротком конспекте выражение les revelations дважды и оба раза в разделительном смысле: «Возвращение к Пушкину. Les revelations. Его бешенство» и «Les revelations de Heckern - Мое предложение посредничества». Уберите les revelations и свидетельства Жуковского примут странную последовательность. В каждом отдельном случае они могли бы обозначать какую-то важную мысль, какое-то разоблачение, но употребленные в разном контексте, скорее всего, являлись замещением русского слова объяснения: «Возвращение к Пушкину. Объяснения. Его бешенство» и «Объяснения Геккерна - Мое предложение посредничества».