Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Жуковский, напуганный резкой переменой в настроении поэта – ведь еще вчера он был спокоен и снисходителен к противнику - тут же бросился к Геккернам с известием, что Пушкин не верит в искренность намерений Дантеса, и что теперь кавалергарду просто необходимо сделать предложение свояченице поэта, чтобы избежать трагедии.
От Геккерна Жуковский узнал, что еще один друг Пушкина Виельгорский пытается самостоятельно расследовать причины дуэли. Посланник рассказал, что Вьельгорский, пригласив к себе Дантеса домой для разговора, рассказал о существовании анонимного пасквиля, затрагивающего честь Натальи Николаевны. Так Геккерны узнали, что есть документ, в появлении которого Пушкин винил кавалергарда. Думается, Жуковскому трудно
На следующее утро начались переговоры. Жуковский записал:
8 [ноября]. Pourparlers[82]. Геккерн у Загряжской. Я у Пушкина. Большее спокойствие. Его слезы. То, что я говорил о его отношениях[83].
Не трудно предположить, о чем говорили Геккерн с Загряжской. Сложнее оценить внутренний драматизм этой встречи. Ведь Екатерина Ивановна как светская дама понимала, что выбор кавалергарда был не самым лучшим. К тому же она знала о конфликте Дантеса с Пушкиным, и могла без труда расстроить свадьбу. Ей, по-своему любящей поэта и племянниц, не надо было объяснять, что свадьба ударит по самолюбию Пушкина и превратит в кошмар жизнь младшей племянницы? И ради этого стоило рисковать судьбой Екатерины, отдавая ее в руки человека, поведение которого вызывало сомнение? Скажи Загряжская «нет» - и Геккернам пришлось бы искать другой вариант, безусловно, устраивающий Пушкина. Но, видимо, у нее не было другого выхода, как принять предложение Дантеса.
Можно, конечно, спорить, как далеко зашли отношения Екатерины с красавцем-кавалергардом, зачала ли она от него ребенка до[84] или после свадьбы? Можно даже попытаться объяснить появление в декабрьской записке Дантеса фразы о «растущей картошке» заботой молодоженов о каком-нибудь экзотическом растении или «сопливом носе невесты»[85]. В свое время много шуму наделало письмо Натальи Ивановны, в котором она уже 15 мая 1837 года осведомлялась у дочери: кому поручишь ты надзор за малюткой на время твоего отсутствия?». И тогда Ободовская и Дементьев убедительно доказали[86], что Наталья Ивановна ошиблась в написании года, и старшая дочь Екатерины Матильда-Евгения родилась как и положено 19 октября 1837 года, то есть спустя ровно девять месяцев после свадьбы родителей. Правда, на свидетельстве о рождении Матильды нет подписи врача, как у других детей Дантеса, что опять же вызывает сомнение в подлинности документа, но и это имеет свое объяснение[87].
Но почему так важно знать, ждала сестра Натальи Николаевны ребенка до свадьбы или нет? Не потому ли, что мысль о внезапном сватовстве Дантеса существенно упрощает понимание дуэльной истории, позволяет видеть в кавалергарде чужака, незаконно ворвавшегося в ближайшее окружение поэта, а потому получившего надлежащий отпор.
Между тем, нет нужды искать доказательства добрачной связи Екатерины и Дантеса. Они налицо. Одно то, что сватовство кавалергарда было принято столь поспешно и без раздумий, уже говорит, что в семье Пушкиных-Гончаровых знали о его отношениях с Екатериной, не исключая возможной беременности, и готовились к любому развитию событий. Когда Жуковский пожелал убедиться в том, ему просто показали некие «материальные» доказательства (вероятно, часть любовной переписки?). А знаменитая фраза Загряжской, обращенная к другу поэта, после объявления помолвки: «Слава Богу кажется все кончено… все концы в воду»?! Неужто она ни о чем не говорит?!
Знали или, по крайней мере, догадывались об особом «ухаживании» Дантеса за Екатериной и друзья поэта. Вспомним, что Софья Карамзина писала в своих письмах до помолвки Екатерины и после. В сентябре она с теплотой упоминает о Дантесе
который продолжает всё те же штуки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали[88]
А в ноябре, после объявления помолвки, игривый тон ее послания сменяется тяжелой иронией:
Поведение молодой
Иными словами, связь Екатерины и Дантеса протекала у всех на виду, но всерьез ее никто не воспринимал, поскольку видели в ней лишь прикрытие интриги, развернувшейся вокруг Натальи Николаевны.
Но совсем иначе смотрела на это семья Екатерины и жена поэта. Как уже говорилось, «сводничество» Натальи Николаевны поощрялось Загряжской. Ничего не поделаешь, Екатерина была влюблена в Дантеса. Сестра помогала сестре, что тут такого, думала тетушка? То, что они зашли слишком далеко, а Пушкин и общество все поняли превратно? Ну, так что же - надо им все растолковать. И Жуковский поможет.
Вот только не знала Екатерина Ивановна ничего о встрече у Полетики, а сказать ей было некому. Наталья Николаевна молчала, потому что полностью положилась на мужа, а Пушкин и Геккерны ждали, кто первым из них проговорится. Узнав о вызове, Загряжская, решила, что поэт ошибся, обрушив свою ревность на Дантеса, поскольку ухаживание кавалергарда за Екатериной происходило в присутствии Натальи Николаевны и могло быть неправильно истолковано. Согласился с ней и Жуковский.
Оставалось лишь переубедить Пушкина и общество? И тут сватовство Геккернов оказывалось просто необходимым. Загряжская с радостью согласилась на него, не подозревая, что тем самым открывает дорогу новым, еще более трагическим, событиям.
8 ноября Жуковский в переговорах не участвовал, но, отправляясь утром к Пушкину, был твердо уверен в сватовстве Дантеса и надеялся, что сможет уговорить поэта отозвать вызов. И опять Жуковский ошибся в настроении друга. Обдумав странное поведение Геккернов и свое положение при дворе, Пушкин уже приготовился к отчаянным действиям, если не сказать больше. Да, он выглядел успокоенным, как бывает с крупной натурой, принявшей важное решение. Скорее всего, он рассказал другу о письме к Канкрину. Друзья вновь обсудили отношения поэта с царем, которые могли окончательно испортиться из-за дуэли. Вероятно, вспомнили о пушкинских отставках и то, к чему они приводили. Поэт расчувствовался. Жуковский принял это за готовность уладить конфликт, и напрасно, поскольку Пушкин, похоже, еще более утвердился в своем желании устроить скандал, который помог бы ему разом решить все проблемы. Каким же образом? А вот каким.
Поговорив с Жуковским, Пушкин отправился на именины к Яковлеву, лицейскому товарищу, с тем, чтобы, как полагают исследователи, расспросить его, директора типографии, о сорте бумаги, на которой был написан пасквиль, и окончательно убедиться в ее «посольском» происхождении. Но стоило ли поэту специально дожидаться именин друга, чтобы сделать то, что он должен предпринять еще до отправки вызова? Сам Пушкин прекрасно понимал это, когда в письме к Бенкендорфу, писал, что, получив пасквиль, «по виду бумаги ... в ту же минуту (А.Л.) удостоверился» в виновности Геккерна. Выходит, его вовсе не интересовали свидетельства друга, и он просто пришел к нему на именины. А вот почему в самый разгар праздника поэт решил показать анонимку - вопрос, требующий особого осмысления?
Как вспоминал Ф.Ф. Матюшкин, лицейский товарищ поэта: «Пушкин явился последним и был в большом волнении. После обеда они пили шампанское. Вдруг Пушкин вынимает из кармана полученное им анонимное письмо и говорит:
посмотрите, какую мерзость я получил». Яковлев (директор типографии II-го Отделения собственной е. в. канцелярии) тотчас обратил внимание на бумагу этого письма и решил, что она иностранная и, по высокой пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь посольству. Пушкин понял всю важность этого указания, стал делать розыски и убедился, что эта бумажка голландского посольства[90].