Последняя тайна храма
Шрифт:
Она крепче сжала бедра и, прислонив к коленям лоб, прикрыла глаза. Неконтролируемые видения вихрем понеслись в ее голове: Лайле представлялась золотая менора, свечи которой по необъяснимой причине испускали не лучи света, а липкие, клейкие сгустки крови.
Стоя с другой стороны двери, приставив один глаз к прямоугольному стеклышку, Бен-Рой боролся с водоворотом разрозненных мыслей и образов, не дававших покоя его разуму: менора, аль-Мулатхам, статья в газете, Галя, дезодорант… И громче всех звучала одна мысль, сдерживавшая напор параллельных фантазий: «Мне поможет менора».
Он не мог предположить, как и в какой ситуации, но точно знал, что именно менора будет тем шансом, которого он так упорно ждал. Пусть он не вернет Галю, зато сполна отомстит ее убийцам. Да, думал Бен-Рой, светильник будет оружием, крючком, на который он поймает аль-Мулатхама.
Он глотнул водки из фляжки и пошел обратно в свой кабинет. Запершись, он сел за стол и вынул фотографии, которые ему прислал по факсу египтянин.
– Боже мой, – шептал Бен-Рой так же ошеломленно, как и в первый раз. – Боже всемогущий.
Дрожащими от волнения руками он брал в руки одну за другой фотографии, не смея перевести дыхание; затем, отложив их в сторону, взял телефонную трубку и набрал номер. Прошло пять гудков, и на другом конце линии послышался голос.
– Шалом, – сказал Бен-Рой, дергая серебряный кулон на шее. – Можете говорить? Я нашел кое-что, что может быть вам интересно.
Иерусалим
В самом сердце еврейского квартала Старого города, в южной части Кардо, под защитным колпаком из оргстекла на всеобщее обозрение выставлена золотая менора – стержень на ступенчатом шестиугольном основании, с шестью изгибающимися ветвями, расходящимися по обе стороны от него. Согласно поясняющей надписи на табличке, это первая точная копия подлинной меноры, изготовленной знаменитым ювелиром Бецалелем и пропавшей после падения Храма две тысячи лет назад.
Когда солнце опускалось к горизонту, Барух Хар-Зион подошел к спрятанному за стеклом канделябру и, закинув голову, захохотал – долгим, раскатистым смехом, смехом радости и счастья, которым, как он думал раньше, никогда больше не будет смеяться. Еще накануне вечером он молил послать ему знак, подтверждающий, будто все, что он делает, кровь, которую проливает, не напрасны. И вот, не прошло и суток, знак был ниспослан. Причем более ясного, прозрачного, очевидного нельзя и пожелать – этим знаком была истинная менора. Сколько прошло веков, сколько людей родилось и умерло, но только сейчас и только ему открылся этот Символ. Вот почему он так безудержно хохотал.
Сзади приблизился его телохранитель Ави.
– Что делать-то будем?
Хар-Зион поднял руку в перчатке и дотронулся пальцем до стекла, постепенно приходя в себя после приступа хохота.
– Да ничего, – ответил он. – Пока ничего. Подождем. Мы не должны показывать им, что знаем. Пока по крайней мере.
Ави покачал головой:
– Не могу поверить. Просто не могу в это поверить.
– Так все они говорили, Ави. Все, кого призывал Господь: Авраам, Моисей, Илия, Иона – все они на первых порах сомневались. Но это Его голос. Это Он открыл нам великую тайну. Он дал нам знак. Он бы не сделал этого, если бы мы не заслужили. Но наше время пришло, и мы увидим воссозданный Храм.
Он помассировал плечи и подошел еще ближе к стеклу. Кто бы мог предположить? Кто мог вообразить? Впрочем, сам Хар-Зион всегда знал, что он избранный, спаситель народа. Сейчас он будет ждать. Пускай Бен-Рой ищет, как ему и положено. А вот потом, когда найдет…
– Благодарю тебя. Господи, – зашептал он. – Я не подведу тебя. Клянусь, не подведу.
Луксор
– Так, с тебя пятнадцать фунтов. Еще партию?
Вместо ответа Халифа допил чай и, поднявшись, захлопнул ящик с нардами.
– Трус, – оскалившись, сказал Гингер и затянулся шишой.
– Всегда им был и буду, – ответил Халифа, открывая кошелек и отсчитывая проигрыш. – Да и к тому же я опаздываю к Зенаб. Она сегодня готовит ужин, и я обещал вернуться к восьми.
Его друг выпустил облако дыма с ароматом яблока и повертел большим пальцем, показывая, что Халифа под ногтем у жены. Сидевшие рядом мужчины встретили шутку низким гоготом. Привязанность следователя к супруге была широко известна и оставалась излюбленным поводом для насмешек.
– Ути-пути, инспектору пора домой! – выкрикнул один из них.
– Торопись к жене под каблук!
– Днем – полицейский ротвейлер, а ночью…
– …болонка жены, – хором загоготали посетители кафе.
Халифа тоже засмеялся. Он вообще спокойно относился к дружеским приколам, а сегодня даже радовался им, воспринимая как знак возвращения к нормальной жизни после потрясений двух последних недель. Он отдал Гингеру проигранные деньги (Халифа не мог припомнить, когда последний раз одерживал верх в нардах) и, пожелав всем захлебнуться в Ниле, вышел из кафе. Пока он шагал вниз по улице, до него доносились свист и улюлюканье, постепенно растворившиеся в жужжании вечернего города.
Настроение у Халифы было отменное. Пару часов назад он отдал шефу окончательный рапорт, переслал в Израиль все материалы о меноре (заниматься дальше или нет расследованием – уже их дело) и сейчас шел домой с путеводителями по Хургаде и подарками для детей. Была, впрочем, одна неприятная деталь: когда он попросил Хассани передать копию отчета Мафузу, начальник сказал, что старик скончался накануне ночью. Известие о смерти Мафуза огорчило Халифу, но все-таки не испортило окончательно ему настроение. По крайней мере, как сказал ему бывший шеф, полковник умер с сознанием того, что помогает восстановить справедливость.
Он зашел поздороваться к Мандуру – низкорослому одноглазому продавцу маек, который славился по всему городу неуемной манерой преследовать прохожих, рекламируя им свой товар, – затем двинулся дальше, размахивая пакетами с покупками и воображая песчаные пляжи, волны и, конечно, неподражаемую Зенаб в купальнике – ах, какое это будет зрелище! Погрузившись в сладкие мысли. Халифа не заметил, как приблизился к своему угрюмому серому панельному дому, одной из десятков шершавых «коробок» на северной окраине Луксора.