Послы
Шрифт:
Так медленно, дружески, с длинными паузами и многоточиями отводил душу Стрезер, с каждым словом все больше и сильнее приковывая к своей исповеди внимание Крошки Билхема. В итоге молодой человек обрел невероятно серьезный вид, что вовсе не входило в намерения говорящего, который, напротив, желал как-то развлечь своего слушателя. Увидев, какое воздействие произвели его речи, Стрезер, словно желая кончить на должной ноте, шутливо сказал:
— Вот я и возьму вас под свое наблюдение! — и похлопал его по колену.
— Не уверен, что в вашем возрасте мне захочется быть во многом иным, чем вы.
— Приготовьтесь, пока еще не вошли в него, быть интереснее, чем я, — сказал Стрезер.
Крошка Билхем призадумался, но в конце концов расплылся в улыбке.
— Вы человек очень интересный — для меня.
— Impayable! [55] Как вы любите говорить. А каков я для себя?
С этими словами Стрезер поднялся; его внимание заняла происходившая в середине сада встреча хозяина дома с той дамой, ради которой
55
Бесценный! (фр.)
— Кажется, я знаю — раз уж мы заговорили об этом, — на кого мне хотелось бы быть похожим.
И Крошка Билхем, проследив за его взглядом, ответил с несколько наигранным удивлением:
— На Глориани?
Однако наш друг уже колебался — правда, не по причине сомнения, промелькнувшего в реплике собеседника, которая заключала в себе тьму критических возможностей. Его взгляд как раз отметил в насыщенной и без того картине кое-что и кое-кого еще; добавилось новое впечатление. В поле зрения внезапно появилась молоденькая девушка в белом платье и в белой, скупо украшенной перьями шляпе, и тотчас стало ясно: она направляется к ним. Но еще яснее было то, что красивый юноша, ее сопровождавший, — Чэд Ньюсем, и уж куда как ясно, что эта, по всем канонам, прелестная девушка — живая, грациозная, робкая, счастливая, очаровательная — не кто иная, как мадемуазель де Вионе, и что Чэд, заранее рассчитавший, какой произведет эффект, теперь намеревался представить ее очам своего старого друга. Но яснее ясного обнаружилось и нечто большее, нечто, одним махом — не было ли это результатом непосредственного сопоставления? — устранявшее все сомнения. Пружина щелкнула — Стрезеру открылась истина. Он уже успел встретиться взглядом с Чэдом, ему многое стало понятно; в том числе и истинный ответ на заданный Билхемом вопрос вылился сам собой: «Чэд!» На этого удивительного молодого человека — вот на кого хотелось ему «походить». Еще мгновение, и «чистая привязанность» будет перед ним; «чистая привязанность» будет просить его благословения; и он — как можно учтивее, от всей души — даст ей свое благословение, даст — со всей деликатностью, всем жаром — благословение этому пленительному созданию, Жанне де Вионе. Чэд подвел девушку прямо к нему и, надо отдать ему должное, в это мгновение был — во славу Вулета или чего там еще — прекраснее даже самого Глориани. Разве не он сорвал этот бутон? Не он сохранил, оставив на ночь в воде? И теперь наконец, выставив на обозрение восторженных глаз, может наслаждаться произведенным впечатлением. Вот почему вначале Стрезер почувствовал тонкий расчет — и вот почему был сейчас уверен, что его оценка этой девушки явится в глазах молодого человека знаком ее успеха. Какой молодой человек станет, без должной причины, шествовать подобным образом у всех на виду с молодой девицей на выданье? И в причине, которой Чэд руководился, не было ничего мудреного. Ее тип достаточно четко все объяснял — ее не отпустят в Вулет. Бедный Вулет! Что он — а вместе с ним и бесценный Чэд, — возможно, терял? Или, быть может, приобретал! Меж тем бесценный Чэд уже произносил изящнейшую речь:
— Это мой милый маленький дружок. Она все про вас знает, и к тому же ей поручено сказать вам несколько слов. А это, моя дорогая, — и он повернулся к прелестной малютке, — самый лучший на свете человек, во власти которого очень многое для нас сделать и которого я прошу вас любить и почитать всей душой, как люблю и почитаю сам.
Она стояла перед ним, заливаясь румянцем, чуть испуганная, прехорошенькая — и нисколько не похожая на мать. Между ними не было и тени сходства, разве только в том, что обе были молоды, и это, по правде сказать, произвело на Стрезера наибольшее впечатление. Возвращаясь памятью к женщине, с которой несколько минут назад говорил, он понял, насколько сейчас изумлен, ослеплен, ошеломлен: в свете того, что он уже видел, эта женщина была для него откровением, сулившим стать еще привлекательнее. Такая изящная, юная, прекрасная, она, однако, произвела на свет это совершенство, и, чтобы поверить, что это так, что она и впрямь мать этой девушки, сравнение напрашивалось само собой. Да, оно было просто навязано, это сравнение.
— Мама велела сказать вам, пока мы здесь, — произнесла девушка, — что она очень надеется в самом скором времени видеть вас в нашем доме. Ей нужно о чем-то важном с вами поговорить.
— Мадам де Вионе очень угрызается, — вступил с объяснениями Чэд. — Ей было необычайно интересно с вами, но ей, увы, пришлось прервать вашу беседу.
— Ах, пустяки! — пробормотал Стрезер,
— Я и от себя вас прошу, — продолжала Жанна, сложив ладони, словно повторяя затверженную молитву. — Я и от себя вас прошу — пожалуйста, приходите.
— Предоставьте это мне, моя дорогая! Я уж об этом позабочусь! — весело воскликнул Чэд, пока Стрезер, у которого чуть ли не занялось дыхание, собирался с ответом.
В этой девушке было что-то слишком мягкое, слишком незнакомое, мешавшее ему говорить с ней прямо — ею можно было любоваться, как картиной, оставаясь на должном расстоянии. Другое дело Чэд — с Чэдом он чувствовал себя свободно и просто: как в этом, так и во всем прочем, Чэд внушал к себе полное доверие. В самом тоне, каким он обращался к собеседнику, его история выступала как на ладони, да и говорил он, словно уже был членом семьи. Поэтому Стрезер почти сразу догадался, о чем «важном» мадам де Вионе собирается с ним беседовать. Увидев его воочию, она решила, что он человек легкий, и желала объяснить ему, как важно найти выход для молодой пары — такой выход, при котором ее дочери не будут ставить условием переселение в Вулет. Стрезер уже видел себя обсуждающим с этой леди достоинства Вулета в качестве постоянного места пребывания для спутницы жизни Чэда Ньюсема. Уж не думает ли сей молодой человек свалить на нее все это дело, так что в итоге посланник его матери окажется вынужден вести переговоры с одной из его «приятельниц»? Уже во взгляде, которым они обменялись, оба выяснили отношение друг друга к данному вопросу. Однако не могло быть сомнений: Чэд гордился таким знакомством. Вот почему он держался подчеркнуто прямо, когда три минуты назад предстал со своей спутницей перед нашим другом, и Стрезер, глядя на своего молодого приятеля, был так поражен его видом. Словом, именно тогда, убедившись, что Чэд взваливает на него свои затруднения, он испытал к нему, как поведал об этом Билхему, острейшую зависть. Вся эта сцена заняла три, много — четыре минуты, и ее виновник поспешил сообщить, что, поскольку мадам де Вионе намерена вот-вот «отбыть», Жанну отпустила лишь на минутку. Они не нынче-завтра все вновь встретятся; Стрезер пусть пока остается и приятно проводит здесь время — «Я еще не скоро за вами вернусь».
И Чэд увел с собою девушку так же, как и привел, меж тем как Стрезер, в ушах которого еще звучало негромкое, сладостно-иностранное: «Au revoir, monsieur», [56] показавшееся ему почти неземным, провожал взглядом удалявшуюся пару и вновь не мог отделаться от чувства, что спутник милой барышни несомненно выигрывает от такого соседства. Они затерялись среди других гостей и, видимо, поднялись в дом; после чего наш друг повернулся кругом, желая излить Крошке Билхему все, что было на душе. Но Крошки Билхема рядом с ним не оказалось: Крошка Билхем уже несколько мгновений назад, по причинам, ведомым ему одному, проследовал в неизвестном направлении — обстоятельство, которое, в свою очередь, поразило Стрезера самым чувствительным образом.
56
До свиданья, месье (фр.).
XII
Свое обещание вернуться Чэд, по правде сказать, на этот раз не сдержал; зато вскоре пожаловала мисс Гостри с объяснением причины, которая ему помешала. Причина и впрямь была: Чэд уехал вместе с ces dames, а ее попросил, и весьма обстоятельно, спуститься в сад и позаботиться об их общем друге. Что она и выполнила — как почувствовал Стрезер, когда она села рядом с ним, — наилучшим образом из всех, какие можно пожелать. Оставшись по уходе Чэда на некоторое время вновь в одиночестве, Стрезер опустился на скамью под бременем не излитых, за отсутствием Крошки Билхема, мыслей, для которых, однако, этот следующий собеседник, вернее собеседница, оказалась даже более поместительным сосудом.
— Это дочь! — воскликнул наш друг, едва завидев мисс Гостри, и, поскольку она медлила с ответом, у него создалось впечатление, что она постепенно проникается этой истиной. Ее молчание, однако, пожалуй, объяснялось иначе: речь шла об истине, которая разлилась таким потоком, что вовсе не требовалось преподносить ее по капле. Дело в том, что ces dames оказались особами, о которых — как выяснилось, когда они встретились лицом к лицу, — она могла с самого начала почти все ему поведать. Так оно и случилось бы само собой, если бы он не побоялся из предосторожности назвать их имя. Трудно было найти лучший пример — в чем она с большим удовольствием не преминула его упрекнуть — того, как, желая справиться со своими делами собственными силами, он громоздил предосторожности и в итоге только впустую тратил время. Она и мать этой милой малютки были ни более ни менее как старыми школьными подругами — подругами, не встречавшимися много лет, но теперь благодаря случаю, который их свел, мгновенно возобновившими былое знакомство. Мисс Гостри тут же дала понять, каким облегчением для нее было больше не блуждать в потемках; она не привыкла долго блуждать в потемках и вообще, как он, надо думать, успел заметить, обретала необходимые сведения достаточно быстро. Теперь, имея на руках то, что есть, она не будет теряться в тщетных догадках.
— Она собирается навестить меня — явно ради вас, — продолжала мисс Гостри. — Мне ее визит ни к чему: я знаю, кто чем дышит.
Можно запретить человеку тщетно теряться в догадках, но Стрезер, по обыкновению, продолжал витать в облаках.
— То есть вы хотите сказать, что знаете, чем она дышит.
— Я хочу сказать, — отвечала мисс Гостри, помолчав, — что, если она придет, меня — поскольку я уже оправилась от потрясения — не будет дома.
Стрезер был совершенно сбит с толку.