Послы
Шрифт:
Возможно, но Стрезер тут же указал на различие:
— Нет, я не пускался в путь, чтобы знакомиться с такой женщиной.
Она бросила на него лукавый взгляд.
— Вы разочарованы? Вам желательно было увидеть что-нибудь хуже?
С мгновение он молчал, ошарашенный ее вопросом, но нашел на него самый искренний ответ:
— Совершенно верно. Будь она хуже, это лучше послужило бы нашей цели. Все было бы проще.
— Пожалуй, — согласилась она. — Но разве такой вариант не кажется вам приятнее?
— Ох, знаете ли, — мгновенно ответил он, — уж если я пустился в путь, — кажется, вы за это меня только что упрекнули, — так не в ожидании приятностей.
— Вот именно. А потому повторяю сказанное вначале. Надо принимать вещи такими, какие они есть. К тому же, — добавила мисс Гостри, — за себя я не боюсь.
— Не боитесь?..
— Не боюсь вашего визита
Стрезер был поражен: вот уж о чем он меньше всего думал.
— О, вы женщины! — вырвалось у него.
Что-то тут задело ее: она покраснела.
— Что поделаешь — мы таковы! В каждой скрыты бездны. — И наконец, улыбнувшись, добавила: — Но я готова пойти на этот риск.
Он ответил ей в тон:
— В таком случае я тоже. — Однако, когда они входили в дом, добавил, что намерен завтра первым делом повидаться с Чэдом.
Осуществить это намерение оказалось тем легче, что на следующее утро Чэд почему-то объявился в отеле еще прежде, чем Стрезер сошел вниз. Наш друг имел обыкновение пить кофе в общей зале, но когда в тот день он спустился туда для этой цели, молодой человек предложил позавтракать немного позже ради, как он выразился, большей уединенности. Сам он еще ничего не ел — вот они и посидят где-нибудь вдвоем. Но когда, сделав несколько шагов и свернув на бульвар, они уселись в кафе среди — для большей уединенности! — двадцати других посетителей, Стрезер понял подоплеку маневра, проделанного его сотрапезником: Чэд боялся появления Уэймарша. Впервые он с такой откровенностью «выдал» свое отношение к этому персонажу, и Стрезер терялся в догадках, что бы это означало. Мгновение спустя он обнаружил, что Чэд настроен крайне серьезно — таким серьезным он его еще не видел, и это, в свою очередь, бросало луч, правда, несколько неожиданный, на то, что каждый из них считал «серьезным». Впрочем, Стрезеру даже льстила мысль, что нечто истинно важное — а речь, видимо, пойдет об истинно важном — будет между ними решено и не иначе как благодаря его, Стрезера, возросшему авторитету. И вот к чему вскоре склонился их разговор: оказывается, Чэд, поднявшись чуть свет, поспешил в отель, чтобы на свежую голову сообщить своему старшему другу, какое неизгладимое — буквально! — впечатление тот произвел вчерашним вечером. Мадам де Вионе не желала, просто не могла успокоиться, не получив заверений, что мистер Стрезер согласится вновь с нею встретиться. Все это говорилось через мраморную столешницу, пока чашки еще обволакивал пар от горячего молока, а всплеск не успел растаять в воздухе, и говорилось с самой обаятельной из всех имевшихся в запасе у Чэда улыбок, и от этого выражения, не сходившего с его лица, губы Стрезера сами сложились, изображая сомнение:
— Скажите на милость, — только и выжал он из себя, вновь повторив: — Скажите на милость…
В ответ на это Чэд принял свой излюбленный всепонимающий вид, и Стрезеру снова вспомнилось то первое впечатление, которое Чэд на него произвел — юного язычника, безмятежного, красивого, жесткого, но способного к снисхождению, чью таинственную сущность он тогда, под уличным фонарем, пытался постичь. И юный язычник, поймав на себе его взгляд, почти сразу все понял. Стрезеру не было нужды договаривать остальное. Все же он сказал:
— Хотелось бы знать, что происходит. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Ты что, помолвлен с этой юной леди? Не это ли твой секрет?
Чэд покачал головой с неспешной обходительностью — манера, к которой, среди прочих, он прибегал, чтобы показать: всему свое время.
— У меня нет секрета, хотя вообще секреты могут быть. Только не такой. Мы с ней не помолвлены. Нет.
— Так в чем же загвоздка?
— Иными словами, вы спрашиваете, почему я с вами уже не на пути домой? — Отхлебывая кофе и намазывая булочку маслом, Чэд охотно пустился в объяснения: — Я не мог не сделать все, что в моих силах — не могу не сделать все, что в моих силах, — чтобы удержать вас здесь как можно дольше. Совершенно очевидно, в какой степени это вам на пользу.
У Стрезера и у самого нашлось бы много что тут сказать, но его забавляло наблюдать перемену в тоне Чэда. Таким утонченно светским Чэд перед ним еще никогда не представал, а в его обществе наш друг всегда ощущал, будто видит воочию, как в сменяющих друг друга обстоятельствах умеет держать себя светский человек. Чэду это в высшей степени удавалось.
— Я хочу — voyons [60] — просто, чтобы вы позволили мадам де Вионе покороче узнать вас, а вы согласились
60
Здесь: помилуйте (фр.).
И он впервые запнулся.
— Не оговорив что?
— Ну, не оговорив, так или иначе, условия, при которых я на эту жертву пойду.
— Стало быть, ты идешь на жертву?
— Да, на величайшую утрату в моей жизни. Я бесконечно многим ей обязан.
Как прекрасно Чэд все это выразил, а его ходатайство такое прямое — о, совершенно беззастенчивое и неприкрытое — не могло не вызвать интерес. Для Стрезера наступил решительный момент. Чэд бесконечно многим обязан мадам де Вионе? Не тут ли кроется разгадка тайны? Он в долгу у нее за свое превращение, и, стало быть, она вправе предъявить ему счет за понесенные на это преображение издержки. Но что за этим кроется? К какому выводу следует прийти? И Стрезер, жуя бутерброд и помешивая ложечкой во второй уже чашке кофе, постепенно к этому приходил. Да, это так, думал он, глядя в приятное серьезное лицо своего визави. А за этим следовало и еще кое-что. Никогда прежде он не чувствовал в себе подобной готовности принимать Чэда таким, каков он есть. Что же вдруг прояснилось? Что? Облик каждого — каждого, кроме разве его собственного. Его собственный облик, чувствовал Стрезер, оказался на мгновение запятнанным, — запятнанным подозрениями, им же выдуманными и принятыми на веру. Женщина, которой Чэд был обязан тем, что научился излучать столько тепла, — такая женщина возвышалась над любой «низостью» уже самим характером своих усилий и светом, исходившим от Чэда. Все эти мысли живо пронеслись в уме Стрезера, так же быстро исчезнув, что, однако, не помешало ему обронить такой вопрос:
— Ты даешь мне слово чести, что, если я покорюсь мадам де Вионе, ты покоришься мне?
Чэд решительно опустил ладонь на руку друга:
— Считайте, что я его уже дал.
Такое благодушие чем-то смущало, даже угнетало, и Стрезеру захотелось на свежий воздух, встать и выпрямиться. Он подозвал гарсона, чтобы расплатиться, и, пока тот производил расчет, что заняло несколько секунд, убирая мелочь и делая вид — весьма неестественно, — будто пересчитывает сдачу, не мог отделаться от ощущения, что приподнятое настроение Чэда, как и его молодость, манеры, язычество, благодушие, уверенность в себе, граничащая с беззастенчивостью, и многое еще сознательно использовалось им, для достижения успеха. Что ж, на здоровье! Но Стрезера все это обволакивало плотной пеленой, сквозь которую — словно он был окутан по самое горло — до него вдруг дошло, что Чэд предлагает зайти за ним и «переправить» часов около пяти. «Переправить» — то есть переправиться на другой берег Сены, где жила мадам де Вионе. Они уже вышли из кафе — вышли, прежде чем Стрезер успел дать ответ. На улице он закурил, оттягивая время. Впрочем, он понимал, что это ни к чему.
— Что она намерена со мной делать? — спросил он.
— Вы что, боитесь ее? — мгновенно откликнулся Чэд.
— О, безмерно! Разве не видно?
— Право, ничего дурного она вам не сделает, — заявил Чэд. — Разве только расположит к себе.
— Вот этого-то я и боюсь.
— Ну, знаете, это нечестно по отношению ко мне.
Стрезер замялся:
— Зато честно по отношению к твоей матушке.
— О, так вы еебоитесь?
— Едва ли меньше или, пожалуй, даже больше. И эта дама против твоего возвращения вопреки твоим интересам? — продолжал Стрезер.
— Не совсем. К тому же здесь она их очень блюдет.
— Интересно, в чем она — здесь —их себе представляет?
— В хороших отношениях.
— И каковы же эти хорошие отношения?
— Вот в этом вам и предстоит разобраться, как только вы, о чем я вас умоляю, посетите ее дом.
Стрезер устремил на него грустный взгляд, который, без сомнения, вряд ли был вызван лишь перспективой еще в чем-то «разобраться».