Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— И был ранен.
— У него охотничий домик — там, дальше, — показал рукой сержант.
— Он нарисовал нам план, как пройти.
Нат нервно хихикнул и посмотрел на меня.
— Немцу лет тридцать пять, худощавый, глаза серые, на левой скуле след от ожога, — сказал я. — Так? Имя — Отто, фамилию может назвать любую.
— Да, — сержант несколько оторопел. — И он дал нам ключ от дома и объяснил…
— Мы ждем его здесь уже вторую неделю, — сказал Нат.
— Он что — нацист? Преступник?
— Напротив. Им интересуется верховное командование.
Путь до санитарного фургона занял у нас почти два часа. Налетели низкие тучи, повалил быстрый мокрый снег. Скоро стало совсем темно. Сначала мы проскочили мимо цели, и пришлось возвращаться…
Фургон стоял в густом ельнике, белый, заваленный снегом, и только чуть слышный стук клапанов работающего на холостом ходу мотора мог выдать его присутствие — да и то для этого следовало подойти вплотную.
— Чарли, — вполголоса позвал сержант.
Полог сзади приподнялся, замаячило светлое пятно лица.
— Что, уже? Кто это с вами?
— Наши офицеры-парашютисты.
— Слава Богу…
Под пологом воняло очень добротно. Мы забрались внутрь, танкист остался снаружи — охранять. При свете синего фонарика мы осмотрелись. У заднего борта фургона стоял немецкий пулемет, рядом сложены были три фаустпатрона.
Раненые лежали в теплых мешках на носилках.
— Где немец? — спросил я.
— Вот, — сержант показал.
Отто Ран выглядел плохо. Кожа, страшно сухая, обтягивала череп; глаза ввалились. В уголках бескровных губ засохла пена.
— Отто, — позвал я. Он не отзыввался.
— Куда его ранило?
— В бок. Похоже, почка задета, — сказал тот, кто охранял раненых — Чарли.
— Вы санитар?
— Нет, сэр. Я ушел в армию из медицинского колледжа. С третьего курса.
— Значит, вы с лейтенантом коллеги. У нас с собой бинты и немного пенициллина.
А о какой леди говорил сержант?
— Вот, сэр. Она из артистической бригады. Похоже, что крупозная пневмония…
Вообще-то она актриса. И даже из Голливуда. Это мне другой парень из той же машины сказал. Он уже умер. Их машину расстреляли танки.
Я посмотрел. Рот леди был раскрыт, она часто и хрипло дышала. Лицо ее испачкано было густой коричневой мазью от обморожений. Я не видел ее пятнадцать лет…
— Так, — сказал я. — А остальные раненые?
— Они легкие, сэр. Просто устали. Спят. — Он помолчал и добавил: — Тяжелые уже умерли.
— Вам следовало сдаться в плен, — сказал я.
— Возможно, сэр. Но сначала мы надеялись выбраться, а потом стало некому сдаваться. Потом появились эсэсовцы. Не ваффены, нет. Черные эсэссовцы. На мотоциклах. И…
— Понятно, — сказал я.
— На знаю, сэр, понятно ли вам. Видите ли, я брал замок Ружмон. В Нормандии.
Там были черные эсэсовцы и две тысячи беременных женщин. В подвале стоял железный идол с открытой пастью…
— Я был в замке Ружмон, — сказал я. — Наверное, сразу после вас.
— Ребята, которые штурмовали замок, потом вообще не брали пленных. А я перерезал глотку эсэсовскому генералу, и мне стало как-то проще.
— Генерал был маленький и чернявый?
— Ага. Истиный ариец из Бронкса.
— Глотку ему резали не раз, — сказал я. — И на костре жгли. Ему это как слону дробина.
— Вы знали его, сэр?
— Мы как раз занимаемся им и ему подобными.
— Так у немцев это что — всерьез?
— Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.
— И этот немец, — Чарли кивнул на застонавшего Рана, — имеет какое-то отношение?..
— Да. Но он на нашей стороне. Давайте-ка займемся им…
И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом — остальными ранеными. А потом наступило утро.
Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб.
Впереди шел сержант-канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от Калгари.
Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не только ему…
— А ведь я эту тетку знаю, — сказал Нат, который держался за носилки сзади.
— Я тоже, — сказал я. — Не сбивай дыхание…
Твое счастье, что она не слышала про «тетку»…
До места нашей «пещерной стоянки» мы добрались быстро — едва ли не быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а сегодня — в гору.
Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам, несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал, Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом — прорывался кашель…
Наконец, мы выбрались из каменного лабиринта.
Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так, как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров вершинами росли по склонам лошины. Под пологом одной такой ели мы остановились передохнуть.