Посредник
Шрифт:
Доктор в своем углу хихикнул:
– Боб Спенсер теперь работает у Клинтстоуна. В его фирме. Они чистят «скорую» в больнице. Видит бог, скоро мы все будем жить за счет несчастных случаев.
Фрэнку вдруг кое-что пришло в голову. Раз ему нельзя крутить любовь с Блендой, так как оба работают в мэрии, то это относится и к Шерифу, хотя у него ситуация слегка иная.
– Как дела с миссис Стаут? – все-таки спросил Фрэнк.
Шериф быстро взглянул на него и принялся вертеть в руках шляпу:
– С миссис Стаут? При чем тут она?
– Неужели вопрос такой уж странный?
– А
– Она потеряла и мужа, и сына. И присутствовала при избиении Стива.
– С ней наверняка все хорошо.
– Да, тебе ли не знать.
Фрэнк спустился прямиком к себе в контору, чтобы заняться протоколом. Надо собраться с мыслями, и лучше всего, как он в конце концов обнаружил, записать их одну за другой, а не позволять им бестолково мельтешить в голове. Правда, он и до протокола не добрался. Бленда уже сидела у него в конторе, с двумя куриными бургерами из смитовского ресторана. Он бы предпочел не видеть ее здесь. Но ведь прогнать нельзя. Придется выбирать между нею и работой Посредника? Фрэнку казалось, он уже достаточно выбирал в последнее время. Но если его уволят, что тогда с Блендой? Захочет ли она встречаться с безработным парнем не первой молодости, который до сих пор жил вместе с матерью? Вот ведь путаница. За какой конец ни потяни, все равно ошибешься. Но мысль, что в свое время она крутила с Бобом Спенсером, упрощала ситуацию. Фрэнк закрыл за собой дверь и приступил к еде.
– Ну, как прошло? – спросила Бленда.
– Так себе.
– Так себе?
– Да, так себе.
– Но ты ведь останешься, да?
Фрэнк посмотрел на нее, перехватил огорченный взгляд.
– Марк помер, – сказал он.
– Кто?
– Марк.
– А кто это, Фрэнк?
– Марк Спитц. Пловец. Слыхала? Семь золотых медалей.
– Я и не знала, что он помер. Когда?
– Олимпиада семьдесят второго.
– Я насчет того, когда он помер.
– Вчера. Довольна? Отделался я от него.
– Не пойму, о чем ты, Фрэнк.
– О моей золотой рыбке. Названной в честь Марка. Отец подарил мне ее на тринадцатилетие. Она, видишь ли, много для меня значила.
Бленда взяла его свободную руку:
– Как жалко, Фрэнк.
– Еще бы не жалко.
– А ты не можешь завести новую?
– Новую? Ты серьезно?
– Почему ты так на меня сердишься, Фрэнк?
– Ни на кого я не сержусь.
– Нет, сердишься.
– Это они на меня разозлились.
– Кто?
– Комиссия. Изводили меня целых сорок пять минут.
– Но ты остался Посредником, да?
– Так они сказали. Пока что.
Бленда придвинулась на стуле поближе:
– Они просто тебя испытывали, Фрэнк. Выясняли, достаточно ли у тебя сил. Выдержишь ли ты. Ведь не все выдерживают, Фрэнк. Пастор, к примеру. Он…
– Спятил он. Я им так и сказал. Пастор спятил. А они сказали, все дело в его спине.
– Но у тебя хватит сил, Фрэнк. Правда?
– Я стараюсь. А это чертовски нелегко.
Бленда положила руку ему на колено и понизила голос, словно собираясь доверить ему секрет:
– Может, приберем немножко у Мартина? То есть, в общем, у тебя. Тогда…
– Зачем?
– Встретим там Рождество. Может быть. Я просто…
– Думаю, не стоит. Это не…
– Неправильно?
– Вроде
– Все знают, как трудно было… ну, со Стивом.
Фрэнк отстранил ее, бросил остатки бургера в мусорную корзину.
– Трудно? Кто сказал? Что было трудно?
– Я, Фрэнк. Не…
– Сказать тебе, как это было? Легче легкого. Вот так. – Он поднял руку и как бы повернул воображаемый выключатель.
– Фрэнк, пожалуйста…
– Что здесь трудного? Показать еще раз?
– Сейчас ты гадкий, Фрэнк.
– Гадкий? Я думал, сердитый.
– Ты гадкий, когда ведешь себя вот так.
– А знаешь, что думаю я? Я думаю, нам стоит взять паузу.
Ничего подобного ему раньше говорить не доводилось – повода не было. Собственно, это даже приятно. Но если он воображал, будто Бленда сию минуту падет на колени и станет молить о прощении, или о чем она там может молить, то он позорно заблуждался. Наоборот, она только смерила его ледяным взглядом и сказала:
– Паузу? В чем, Фрэнк Фаррелли?
Словом, в конечном счете паузу взяла Бленда, а не Фрэнк. Он, конечно, несколько дней ходил с гордо поднятой головой и пытался убедить себя, что сделал единственно правильное. Поставил работу выше личной жизни. Взял ответственность на себя, сколь это ни болезненно. А было очень болезненно. Во-первых, мать начала приставать с вопросами. Что он сделал с Блендой? Почему ее больше не видно, этой славной девушки? Фрэнк все испортил в последнюю минуту, когда уже почти все сладилось? Он сказал, что у него полно работы. Вдобавок вообще не время развлекаться. Тут миссис Фаррелли отчитала сына. Развлекаться? По его мнению, любовь и все с нею связанное – развлечения? В его-то годы? О нет, тут она не сомневается. Это тяжелый труд, очень тяжелый, вперемежку поражения и радости. А как-то утром Фрэнк оказался в туалете вместе с Шерифом. Фрэнк старался выжать хоть каплю, тогда как струя Шерифа с шумом ударила в стену. Фрэнк прикинул, не зайти ли в свободную кабинку, но это следовало сделать сразу, сейчас-то, пожалуй, идти неловко, так он и стоял у писсуара, выжимая капли, расставив ноги, в полном отчаянии.
– Я тут кое о чем подумал, – сказал Шериф.
Фрэнк ссутулил спину, поднял плечи, напрягся, опять безуспешно. А Шериф вдобавок завел разговор:
– Хочешь, скажу, Фаррелли? Или тебе и без того есть о чем подумать?
– Нет. В смысле, о чем речь?
– О писсуарах. Почему нельзя сделать такой, чтобы писать и не мочить ботинки?
– Что верно, то верно, – сказал Фрэнк.
– Как ни целишься, ботинки все равно мокрые.
– А если отойти немного подальше?
– И попасть в пол? То же на то же и выйдет. Плохая идея, Фаррелли.
Фрэнк ничего больше не придумал и промолчал. Шериф закончил, встряхнулся, застегнул гульфик. Но не ушел, стоял и смотрел на Фрэнка, которому это казалось неуместным и тревожным.
– Трудности? – спросил Шериф.
Фрэнк рассмеялся:
– Да нет. Просто с утра вяло идет. Попозже все будет тип-топ.
– Ну, будем надеяться. А знаете, что с писсуарами хуже всего?
– Запах?
– Хуже всего теснота, любой может тебя забрызгать. Вот что хуже всего. Чужая моча, Фаррелли.