Посылка из Полежаева
Шрифт:
Если дома Мария Прокопьевна поинтересуется, зачем Тишке чилийское название монастыря, это одно, а в школе — совсем другое. Там сколько ушей Тишкин ответ услышат, и каждый ведь истолкует его по-своему. Но, честно признаться, лучше бы и дома ей ничего не говорить. Хоть и учительница Мария Прокопьевна, хоть Тишка и уважает её, но есть вещи, которые никому знать не положено. Всякий же человек имеет право на тайну.
Выболтай Тишка свой секрет, мало ли что может быть: Мария Прокопьевна проговорится директору, директор — своей жене, жена понесёт по знакомым. Ославушка не сулила ни ему, ни — особенно! — Корвалану ничего хорошего. Ведь Полежаевские женщины узнают о посылке — поделятся новостью там, где не надо. А после этого неизвестно, что может случиться. Вдруг ходят среди своих и подосланные. Сообщат кому надо, что из Полежаева к Корвалану посылка идёт с караваем, а в каравае напильники, разломите-ка его пополам…
Нет, надо держать язык за зубами…
9
Серёжка удивился, зачем Тишке понадобился этот монастырь — молиться, что ли, собрался ехать? — но когда Тишка сообщил, что в этом монастыре томится в застенках Луис Корвалан, на первых порах стало всё понятным, пока Тишка не выскочил за дверь. А выскочил — и вопрос за вопросом полезли в Серёжкину голову.
Ой, неспроста Тишка об этих «Трёх тополях» спрашивает, чего-то он такое задумал. Но вот, переполошник, своему дружку признаться не захотел.
Ну, Тишка, по-о-годи. Серёжка и палец кверху поднял, точь-в-точь как неудачливый волк в знаменитом мультфильме.
Серёжка обычно на переменах художественные книжки читал, а тут всё отложил в сторону.
Уж очень таинственные глаза были у Тишки, и спрашивал-то как чумной.
— «Три тополя»… Монастырь… не знаешь?
— Молиться, что ли, собрался ехать?
— Там Луис Корвалан сидит… Мне чилийское название надо.
Определённо письмо решил написать, заключил Серёжка. Так чего в этом особенного? Можно бы секрета не делать. Пиши. Серёжка бы даже ошибки помог выправить. А то они ведь, третьеклассники, в каждом слове умудряются по два пропуска да не по одной описке сделать.
Серёжка бы, наверное, промучался над Тишкиной загадкой долго и в конце концов не утерпел, спросил бы у Тишки в упор: «Ты Корвалану письмо сочиняешь?» Вопроса в упор Тишка не выдержал бы, наверняка б раскололся.
Но до этого не дошло. Всё разъяснила всезнайка Киселёва. Серёжке подгадало с ней вместе идти из школы.
— Тишка Соколов, — шепнула она на ушко Серёжке, — заметку в стенгазету пишет… Про Луиса Корвалана… Он тебя не спрашивал про монастырь?
— Спрашивал.
— И меня спрашивал, но я забыла название, так он меня за это чуть не исколотил.
— Ну да? — не поверил Серёжка.
— А что ты думаешь? — с женской непосредственностью тараторила Люська. — Тишка — ужасный тип. Он мне завидует. Я написала заметку, а у него не выходит. Он даже названия монастыря не знает, а про монастырь собирается писать. Теперь бегает, спрашивает всех подряд… И тут, как на уроке, ждёт подсказки. А я не подсказала — и уже виновата.
Ну, Люська трещотка известная. Но как ни надоедлива её трескотня, главное она сообщила: Тишка пишет о Корвалане заметку. Естественно, хочет удивить всю школу — и в первую очередь своего дружка.
— А ты читал мою заметку о нашем звене? — не унималась Люська.
— Читал.
— Ведь правда неплохо? Мне Мария Прокопьевна говорила: «Ты, Люся, молодец». — Люська выжидательно смотрела на Серёжку.
Серёжка пожал плечами:
— Да я не вчитывался. Не стихи ведь…
Люська обиженно вздёрнула носик:
— И ты, Дресвянин, туда же…
А куда «туда же», Серёжка не понял. Люська, энергично помахивая портфелем, понеслась по дороге.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Всего несколько дней тому назад я смог наконец получить сведения о твоей матери и сестрах. Все они здоровы и сохраняют твёрдость духа. А если у солдата надёжный тыл, то он может сражаться спокойно и быть готовым ко всему. О себе могу сказать, что я много занимаюсь. Работаю по камню, обтачиваю чёрный базальт.
Сегодня твоему маленькому сыну Диего исполняется столько же, сколько было тебе, когда нас преследовала диктатура Гонсалеса Виделы в 1949 году и когда меня сослали в концентрационный лагерь Писагуа. Я верю, что нынешняя чёрная ночь над Чили развеется и единство народных сил победит. Твой сын вырастет в новом обществе, которое построит счастье для всех».
Из письма Луиса Корвалана к сыну Альберто.
«Дорогая дочка! Я понимаю и разделяю твоё отчаяние от того, что ты вынуждена оставить университет. Верь, что придёт день, когда ты сможешь осуществить свою мечту. Нынешнее положение действительно тяжело и тягостно. Но мы не можем поддаваться унынию. Это было бы самым худшим для нас. Потому что это означало бы признание нашего поражения. Мы должны найти в себе силы, мужество и достоинство, чтобы превозмочь себя. Завтра мы будем радоваться, что оказались способными преодолеть невзгоды…»
Из письма Луиса Корвалана к дочери Вивиане.
«Мы должны верить, что нынешнее положение не может быть вечным, что когда-нибудь мы сможем вновь сесть за один стол — наш отец, сёстры, моя жена…»
Из письма Альберто к матери.
10
Мария Прокопьевна чистила картошку, когда кто-то робко поскрёбся в дверь. Мария Прокопьевна, грешным делом, подумала, что это кошка, и пошла открывать ей прямо с ножом в одной руке и с полуочищенной картофелиной в другой. Она, не доходя до порога, толкнула дверь ногой. За морозным облаком, рванувшимся в избу, стоял смущённый Тиша Соколов.
— Ма-а-рия Проко-о-пьевна-а, — пропел он и торопливо осушил рукавом под носом. — А как будет… три тополя?
— Тиша, ты у меня и в доме выстудишь… Заходи быстрее. Тишка, бочком перевалясь через порог, прикрыл за собой дверь и, сопя носом, не отпускал руку от скобы, будто собирался рвануть назад. Но шапку с головы всё же сдёрнул.
— Тиша, да ты садись на стул.
— Не-е, я постою… А то наслежу много…
— Наследишь — высохнет. — Мария Прокопьевна сходила на кухню, чтобы положить нож и картофелину, обтёрла руки о полотенце и вернулась к Тишке. — Ну, так о чём ты хочешь узнать? — Она придвинула к Тишке стул. — Садись — в ногах правды нет.