Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
Глава VIII
– Благодарите судьбу, только она сохранила вам жизнь, - голос казался мне пространством, он наполнял все, он был всем, что меня окружало. Сначала смысл слов был мне непонятен, я вслушивался в интонацию, стараясь в ней найти ответ, узнать, благоприятен он для меня или нет. Голос был и спокойно-равнодушным, и сочувствующим одновременно, то есть по своей окраске он был безучастно монотонным, но настойчивость, с которой он пытался донести мне ускользающий
Наконец я уловил: "Судьба", и мне вспомнилась прекрасная женщина, прекрасная, пока она была недвижна и похожа на картинку, на открытку, на приманку, что выставляют в своих ларьках ловцы карманных денег, но стоило ей заговорить, задвигаться, блеснуть глазами, и волны отвратительного заставляли вас мгновенно отвернуться, отступить, бежать. Голос ее звал обратно, он манил, обещал, льстивый, кошачий, округлый, но всякий миг готовый сорваться на пронзительный раздраженный крик.
– Благодарите судьбу, что живы, - теперь я понял смысл и хотел возразить невидимому голосу, вмиг сжавшемуся от необъятных беспредельных объемов до простого человеческого размера, я хотел сказать, что жив не благодаря, а вопреки ее желанию, и мне даже показалось, что я это сказал, как тут же черная пропасть забытья снова сомкнулась надо мной.
Очнулся я с тупой ноющей болью в темени, ощущением острого холода в спине и пустоты в затекшей левой руке. Я лежал на сыром каменном полу, наверное, в подземелье, свет едва-едва пробивался откуда-то из-под потолка.
Кто-то закашлял около меня, я резко повернул голову, отчего боль тупо ударила в затылок, и снова потемнело в глазах.
– Не волнуйтесь, незнакомец. Ваш товарищ по этому скромному обиталищу не причинит вам зла.
Около меня сидел старик. Сухой, жилистый, высокий, с глубоко запавшими в глазницы очами, седобородый, с всклокоченными седыми волосами. Рубаха, похожая на рубище, висела на нем, ниспадая ровными складками, потому что сидел он строго вертикально, как вбитый в землю кол, по-восточному подобрав под себя ноги, больше похожие на ноги мумии, нежели живого человека.
Я его сразу узнал, хоть перемена, произошедшая с ним с момента той, первой нашей нежданной встречи у костра, была разительна. Педро, Чернокнижник, бежавший из монастыря в поисках "Книги Судеб", тихий и неприметный, но со страстной, пламенной душой, обращенной, вопреки прозвищу, не к диаволу, а к богу. Таким его создал Черный Рыцарь. Такой была Его роль.
– А я вас, кажется, знаю. Чернокнижник?
– Тс-с-с. Если вас услышат... хотя моя участь и так предрешена. Костер или виселица. Но мне даже это теперь безразлично. Но пытки... Не знаю, как вы открыли то, что неведомо здесь никому, но и про вас я могу кое-что сказать. Вы - нездешний, высокого происхождения, хорошо образованы, и мне не удивительно то, что вы даже знаете мое прозвище. Я слышал, вы сумели пробраться в дом Маркграфа и даже держали в руках Книгу... Я, втайне от всех, много лет мечтал хоть прикоснуться к этому Великому Талисману. Вам это удалось, но, видно, в недобрый час. Про меня вы не прочли там? Впрочем, все загадки моей судьбы ясны как на ладони. Последняя открылась час назад, и теперь дописать книгу моей жизни я смог бы и сам. Что
– Я лишь видел ответ, но еще не понял его.
– Замечательно! Как сказано: "видел, но еще не понял"! В этом и моя жизнь, я многое видел и многое понял из того, что видел, но чтобы понять остальное, мне уже не хватит отпущенного времени. Я надеюсь, ваша звезда еще не закатилась? Эти подвалы, поверьте мне, еще не волны Стикса. Вы ведь держали в руках Книгу... Да?
– Я успел прочесть только три страницы...
– Три страницы!
– благоговейно воскликнул старик.
– Три страницы! Три страницы!
– повторил он несколько раз, словно бы наслаждаясь этими словами.
– Тот, кто читал Книгу Жизни, властвует, - убежденно сказал старик, и в его голосе был благоговейный трепет.
– А здесь властвует Маркграф, - продолжил я его мысль.
– Нет, - отмахнулся Чернокнижник, - Маркграф только владеет Книгой, владеет он и людьми, но сам он вассал Судьбы, и она владеет и им, и Книгой... ох-х-х. Судьба купила Маркграфа с потрохами, положив ему счастливую долю.
– А Книга Судеб...
– Ш-ш-ш, - зашикал на меня старик.
– Не произноси здесь таких слов.
И словно подтверждая его речь, что-то заскрежетало, в открывшееся маленькое зарешеченное окошко, прорезанное в двери, заглянуло чье-то любопытное лицо, серое и плоское в полумраке, и окошко с визгом и скрежетом снова затворилось.
– Если бороться с Ней, лучшего оружия, чем Книга, наверное, нет?
– спросил я.
– Пожалуй, - согласился Чернокнижник, немного поразмыслив, - хотя оно обоюдоострое. Есть и другие способы, и другое оружие. Но давай помолчим. Мне в голову пришла хорошая мысль...
Он замолчал, глядя остановившимся взглядом в одну точку. Так продолжалось несколько томительных минут. Но вдруг он снова заговорил:
– Я давно подбираюсь к Книге... Еще в монастыре, едва узнав о ее существовании, я уже мысленно держал ее в руках. Да... Я уже несколько лет живу в этом городе... Я был осторожен, но Маркграф все-таки пронюхал что-то. Смерть этого мальчика, конечно, предлог, и до него умирали больные, на все воля божья... И Книга, видно, не всесильна. Не знают же они, кто я... Не нужно было бы им искать такой предлог.
Он говорил все тише и тише, и я уже не мог разобрать слов, а он все говорил, говорил...
Наконец, он замолчал, поднял голову и осмысленно посмотрел на меня. От его взгляда мурашки побежали по коже, и мне вдруг в голову пришла мысль, от которой я забыл и о боли, и о возможной расправе.
– Послушай, старик, о чем я подумал. Если я борюсь с Судьбой, то я, значит, принял ее правила. А приняв эти правила игры, я уже проиграл, ведь козыри-то всегда в Ее руках...
Мы смотрели друг другу в глаза, и я видел, как эта мысль буквально входила в него. Еще бы, это ведь значило, что уже первый его шаг был шагом к бездне.
– Усердно молись, сын мой, и если даже не суждено тебе противостоять Судьбе, то бессмертную душу ты сохранишь для Добра. Тому ли, кто познал мудрость, скорбеть о бренном теле своем?
– Бог... Есть ли он? И малой толики могущества, приписываемого ему, хватило бы, чтоб уничтожить людей вовсе или облагодетельствовать их.