Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
Космических Охотник сам не заметил, как стерлись линии, цветовые пятна и звуки настоящего, и он оказался в "предбаннике". Квадратная комната с низким нависающим над головой потолком, стальными, серыми в свете ртутных ламп, стенами, и всюду стеллажи, стеллажи, стеллажи...
Илья подошел к ближайшему, на котором висел атмосферный скафандр, и ласково провел рукой по шершавой, похожей на шкуру динозавра, искусственной коже. Это ощущение грубой, но теплой и почти живой плотной поверхности ударило по нервам от кончиков пальцев до самых глубин тела.
Илья оторопело схватился за ноги... Они жили, пружинисто поддерживая тело, сильные, готовые, как вымуштрованные борзые, кинуться в любом, указанном хозяином
Космический Охотник рассмеялся громко и продолжительно, и рев его голоса заметался в стальном ящике. От этого звука задрожало, завибрировало, заныло все вокруг, и даже отражения ламп запрыгали в позолоченном стекле шлема.
Илья снял со стеллажа скафандр и отнес его на стартовый черного цвета квадрат в центре залы. Потом он быстро, почти бегом, прошелся по рядам, собирая необходимые вещи. После всего этого он устроился на мягкой губчатой резине стартового квадрата и стал проверять комплектность и работоспособность оборудования. Вхолостую прокрутил турбины реактивного заплечного ранца, проверил пружины отката ружья, давление в баллонах скафандра и герметичность поясного соединения его двух половинок, работу датчиков... При этом он насвистывал что-то веселое, и вовсе не оттого, что бодрился, просто ему было приятно заниматься с милыми сердцу "железками", скоро они должны были стать частью его самого, и он драил и холил их с наслаждением моющегося в бане.
Потом он стал облачаться в свои доспехи, подтянул широченные лямки "штанов", одел сверху "рубашку" и тщательно сомкнул их кольцевым замком, одел прозрачный шлем, поддул изнутри кислородом и, убедившись в полной герметичности, стал влезать в массивный реактивный ранец. Вся конструкция скафандр + ранец в сборе весила около ста килограммов, и Илья, отвыкший от тяжестей, весь взмок, и, если бы не кондиционер и охлаждающее нательное белье, задохнулся бы от жары. Наконец, справившись с этим трудоемким делом, он сел на банкетку и медленно, неторопливыми точными движениями стал вставлять в гнезда на скафандре датчики, обоймы, приспособления всякую мелочевку вроде зеркальца, щетки, пенного грязеочистителя, потом запустил наручные часы и табло компьютера внутри шлема, проверил работу фары, примкнул ружье и газовый пистолет и блаженно потянулся, словно двухсотлетний чародей, завершивший свой магический ритуал одушевления живого.
И скафандр ожил. Отныне он мог действовать без приказов своего повелителя: спасать или работать. Глухо бормотала мембрана, пропускавшая воздух к компрессору, едва слышно щелкали лючки газо-оптического анализатора, от насоса шли упругие волны вибрации, пищали, потрескивали, постукивали, шипели, выдавая свою контрольную серию шумов, сигнализаторы отсутствия; проверяя его реакцию, несколько раз включались и выключались барабаны паравизуальных индикаторов, а на стекле шлема попеременно, мигая, появлялись три основные визуальные сетки: ситуационная, координатная и контроля борта.
Снова пришло ощущение себя в маленьком зале, но теперь, оснащенный второй шкурой, вторым сердцем, второй нервной системой и вторым мозгом, он был полубогом, способным и расколоть скалу, и увидеть муху на расстоянии в сотню километров.
И все же чувство обреченности не оставило его, правда, к его чести, он больше не боялся.
Теперь можно было вспомнить и о Черном Рыцаре, и память живо нарисовала его портрет, на коне и при всей его боевой амуниции.
Илья тщательно изучил когда-то трассу друга, не раз наблюдал живьем его боевое искусство и был поражен математической завершенности сверкающих линий отточенного лезвия его меча и артистической пластичности быстрых, порой неуловимых движений, легкости переходов от одного рисунка движений к другому. Он любил мрачно-аскетичную и в то же время
Переход произошел внезапно, его, словно пробку из бутылки с шампанским, вдруг выбросило в необъятное пространство...
Глава XI
Я щурюсь. Утро, после трех дней заточения в подвале, кажется мне ослепительным днем, даже такое пасмурное, какое стоит сегодня. На улицах пустынно, только собаки уже проснулись и бегают, показываясь то там, то сям, в поисках пропитания. Тюремная охрана, сплошь толстомордые, заспанные, с набухшими веками над узкими щелями глаз, глухо переговариваются и тоже ежатся от утреннего холода. Спешившийся оруженосец оправляет амуницию своего сюзерена, они тоже о чем-то разговаривают, но мои мысли еще там, в темнице, возле чернокнижника. "Я буду молиться за тебя. Мужайся, ты еще молод и можешь переломить свою судьбу. Не брезгуй ничем. Если заставят клясться - поклянись. Главное - ты будешь жить. Нет еще такого безумца, который отказался бы...
– тут он закашлялся, а стражник, тем временем заискивающе подталкивающий меня сзади, довел по крутым ступенькам вверх, до самой двери, - ...от такого вассала, - закончил, наконец откашлявшись, старик.
– Помни, мы, избранные, должны..." Но тут дверь за моей спиной со скрежетом затворилась.
"Похоже, он прав", - подумал я, рассматривая присланных за мной конвоиров.
– Эй, ты! Кто будешь?
– обратился ко мне восседающий на коне рыцарь, уже немолодой, грузный, с проседью в волосах. Шлем его болтался на луке седла.
– Монах, книжник, - ответил я почти сразу, вовсе не собираясь лгать, а просто примеряясь к его сословным представлениям.
– И много познал книжной мудрости? Узнал как воровать чужие книги?
– он рассмеялся. Его же молодой спутник, тоже к этому времени взгромоздившийся на своего коня, только скупо, и по-видимому, неискренне улыбнулся.
– Как бы там ни было - ты оказался недостаточно ловок, юноша. От нас тебе тоже не ускользнуть, и не пытайся. Он приблизил к моему лицу трехгранное железное острие своего копья.
– Ну, пшел вперед.
Они, против моего ожидания, не стали заново связывать мне руки (кандалы сняли с меня мои тюремщики, чему я, как ни горько было мое положение, усмехнулся, подумав, что отчетность переживет все времена и все страны) или привязывать к себе, а просто погнали впереди себя, справедливо считая, что на этих узких улочках со стенами больше похожими на крепостные стены, чем на фасады домов, не убежать и не спрятаться одному пешему от двух конных.
Вскоре, по мере удаления от тюрьмы, все чаще и чаще стали попадаться нам прохожие: женщины и девки с бельем в больших корзинах, либо с продуктами, ремесленники, мальчишки, разносчики.
Город стоял на трех пологих холмах, внизу, меж них вилась река, дополненная несколькими каналами, и пока мы спускались вниз, к реке, то шли попутно со всеми, и, казалось, нами вовсе никто не любопытствует, но когда мы миновали мост, то теперь все шли уже мне навстречу, торопливо расступаясь и прижимаясь к стенам и опасливо поглядывая за мою спину. Лица были грубые, суровые, все на один лад. Таких не одну сотню можно увидеть на полотнах Брейгеля, и эта живая фантасмагория, симбиоз животных и человеческих черт вызывал в моей душе нудную боль, и потому я несколько раз оборачивался на моих конвоиров, ища человеческого, осмысленного лица. Старший воспринял это по своему: