Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
Встреча с магистром санкт-петербургских трассеров должна была стать венцом и последней точкой в его работе, определить, так сказать, окраску ее, и Роман Родионович тщательно подготовился: изучил психологию трассеров, мотивы поступков, цели деятельности и ценности жизни, методы действий и излюбленные приемы, стандартный облик, создал модели поведения единицы и группы в целом, оценил ее возможности в экспансии идеологической и нравственной, территориальной и межнациональной, возрастной и половой. Запас энергии, агрессивность, количество идей и талантов - все было учтено, спрогнозированы появление различных течений и возможность раскола движения, изменения внешней атрибутики и смещение в иные социальные ниши...
Он, Магистр, Элефант - этот неизвестный пока противник в сегодняшнем диалоге, в сегодняшней встрече, несомненно, талантлив, тут уж себя обманывать было бы крупной ошибкой, каких Роман Родионович не допускал. Этот трассер знал движущие силы, потенциал, динамику, типы взглядов на жизнь лучше, много лучше, чем он сам, кандидат психологических наук, делающий докторскую диссертацию. Конечно, и Роман Родионович знал "Глобалистик" вдоль и поперек, но что толку знать, как прыгать сальто, если не можешь или боишься это сделать. "Неужели боюсь?" - Роман Родионович поспешно отогнал эту мысль. Да, он всегда был осторожен, пойти на авантюру было для него делом невозможным, а то, что трассер-дао было подобной авантюрой, было самоочевидно.
Впрочем, как знать, может быть, Роман Родионович и решился бы на это, поверь он в озеро Трансформаций или возможность контакта сознаний при выходе на общую трассу, поверь он в то, что т-дао - путь к самосовершенствованию и совершенству мира, отбрасывающий недостойных и неподвластный искажениям, но он считал все это не более чем легендой, выдумкой, необходимой для веры в собственную исключительность. И вообще, ему была непонятна и смешна сама попытка выдумывать какие-то новые правила издревле существующей жизненной игры, как если бы шахматные фигуры, вместо того, чтобы играть, устроили конгресс по изменению правил.
"Тот, кто недоволен жизнью, - банальный дурак, неспособный приноровиться к ней, увидеть действительность такой, какая она есть на самом деле. Вот такому и нужны иллюзорные миры и воздушные замки, ведь он не может по-человечески жить на нашей грешной земле", - так думал Роман Родионович.
Но, к слову сказать, он не относился и к тем, кто слепо следовал всем правилам, делая из них себе божка, и не любил таких за "тупоголовый догматизм".
Неожиданно Роман Родионович поймал себя на том, что все еще не может признать без оговорок безусловное превосходство Магистра. "Слон проклятый", - в сердцах подумалось ему.
"Да и стоит ли?
– просочилась на поверхность тень мысли.
– Что они в конце-то концов изобрели такого особенного? Совершенное владение аутотренингом вкупе с медитацией, умение блокировать все пять чувств и память, да и это так называемое "лицо" - комплекс жизненно необходимых, прочно затверженных действий, - являющееся не более чем подобием привычек. Что еще? Ах, да, знание действий сил в природе да физиологии и анатомии животных и растений так это, вообще, знает каждый школьник. Остаются разве что умение "сделать" сценарий и декорации своего мира с меньшей или большей долей шика, да полумистическое действие - тест трассера - впечатляющее, но по сути своей банальное. А психогенные язвы и раны вообще хорошо известное явление. Неужели сумма этих навыков может породить новое качество, а овладевший ими в совершенстве вправе называть себя мессией?"
Все его прагматическое сознание противилось этому, но признать было необходимо, по крайне мере, на сегодняшний вечер. Нечего и думать о полноценном разговоре с Магистром, если не удастся перебороть ЭТО в себе. Впрочем, тут особых опасений у Романа Родионовича не было. Многолетний опыт, тренировка позволяли надеть ему любую маску в считанные секунды, стоило только появиться реальной необходимости, и это была добротная личина, доходило
Роман Родионович думал еще о совершенствовании методики подготовки с течением времени, о том, что пьесы, прежде доступные одним виртуозам, таким как Паганини, Лист или Рубинштейн, становятся достоянием сотен, что спортивные достижения, потрясавшие воображение сто лет назад, ныне кажутся нам заурядными, о художниках, с легкостью пишущих "под Леонардо" или "под Матисса", о трудностях в совершенствовании нравственного облика человека, о тенденциях в моде на те или иные зрелища... мысль становилась все более и более неопределенной, в тумане ассоциаций тонули все ориентиры, к которым приучено рациональное мышление, но сейчас он не боролся с этим туманом - "лучше не думать ни о чем, будь что будет", - так бы ответил Роман Родионович, если бы его
внезапно остановили и попросили сказать, о чем он думает.
Он хорошо понимал, что в обществе существует много линий, каждая из которых воспроизводит или стремится воспроизвести самое себя, и он также понимал, к какой линии причисляет себя Элефант и все прочие его соратники, но принять этого он не мог. Как же, он-то стремился войти в элиту всю свою сознательную жизнь, потом и кровью, как говорится, а они просто причислили себя к ней и могут жить так, будто всего остального, того, что окружало самого Романа Родионовича и что было его плотью и его ненавистью, - весь этот мелочный быт, тяжбы из-за куска, теплого места, вечные склоки, интриги, словом, борьба за выживание - всего этого как будто и не было, их это как бы не касалось!
Они говорили, что им ближе Декарт и Бекон, чем миллионер и продавщица в магазине, они верили в это, но он, он-то не мог так абстрактно смотреть на жизнь, он был слишком практичен для этого. "Или слишком прагматичен, - думал частенько Роман Родионович, - неужели, принимая в расчет весь этот мир Иванов да Марий, я невольно приравниваю себя к ним? Неужели нельзя совместить взгляд извне, сверху, и существование внутри? Неужели не страшно жить среди тех, кого ни во что не ставишь?" Вопросы повисали в воздухе. Но самое поразительное, что задай он эти вопросы Элефанту, тот не нашелся бы, что ответить. Они, эти вопросы, его вовсе не занимали, у него были иные приоритеты и иные неотвязные думы. "Вправе ли я действовать? Должен ли я положиться на саму трассу, как критерий истины и добра, или же я обязан приложить все силы и, как знать, помочь недостойному, спасти, быть может, врага? Так ли уж совершенна идея трассы, или трасса - как океан - безлична и безразлична, и спасается не тот, кто добрее, а тот, кто смелее, тот, кто верит в свою звезду, какой бы она ни была, доброй или злой?"
Один Экс-Со-Кат мог бы дать ответ на их вопросы, но и он не стал бы этого делать, ибо:
"Слово, услышанное ухом, - неясный шум,
Слово же, услышанное сердцем, - откровение.
Из первого может произрасти второе,
При условии, что почва плодородна".
"Не удивлюсь, если сегодняшний Магистр превосходит даже легендарного Экс-Со-Ката", - подумал Роман Родионович, уже входя в нужный подъезд. Он резко очнулся от своих грез и новым взглядом взглянул на себя, на всю свою жизнь, на эту встречу, которая теперь была вовсе не страшной, а необходимой и... любопытной. "В сущности... нам ведь нечего делить", - ясно и просто подумал он и нажал кнопку звонка.