Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
Элефант продолжал думать, и его мысли приняли теперь оттенок возвышенного аскетизма, и под этим углом зрения он сразу же отметил новые штрихи, вдруг сделавшие этот день ключевым и особенным, необходимым.
Надо сказать, что то, о чем легендарный Экс-Со-Кат только упоминал в девятой главе своего "Глобалистика", а именно - непрерывное мышление, то, что было для него самого далеким маяком, для Элефанта стало простым и само собой разумеющимся. Поэтому-то мне так трудно передать совершенство его мысли, разом включавшей в себя весь день и не делившей события на будущие и прошедшие, нет, время было непрерывно-длящееся, и разговор с матерью Маэстро хоть и был уже закончен, но так же принадлежал этому мгновению, как и тому, утром, когда, только пробудившись, Элефант осматривал свой будущий день, видневшийся
У Элефанта зародилось подозрение, что здесь не все чисто, что, может быть, в этот раз столь долгая петля объясняется лишь тем, что Маэстро оказался недостаточно светел. "Маэстро черен? Бред, бред", - твердил Магистр, успевший за это время прочитать его трассу несколько раз. Его уверенность сегодня поколебало то, что, оказывается, Маэстро изучал трассу Черного Рыцаря. "Неужели Экс-Со-Кат не прав, и дело вовсе не в том, много или мало в человеке зла? Может быть, и гибель группы Факира в полном составе произошла совсем не потому, что там собрались "темные", что называется, "один к одному"? Может быть, там был один-единственный, ставший центром гибели? И тогда не исключена возможность гибели всех трассеров? И значит, есть некое запретное знание, само по себе несущее гибель? И ему, единственному рубежу для вновь прибывающих, надо жестче производить отбор? И, может, сама организация трассеров, пусть даже такая иллюзорная, приносит только вред, и в этом Экс-Со-Кат тоже ошибался? Или же, как всегда, весы - доброе и злое, больше шансов для выхода из петли одиночки обеспечивается возможностью проникнете них "черных" идей, несущих гибель и тем, кто сам их не несет? Да и где грань? Даже он, хорошо изучивший трассы погибших, не в состоянии указать отличие их трассы от нормальной, безопасной. Конечно же, он знает, что трасса - полдела, важно и то, кто по ней идет, вторая половина - личность..."
Все эти вопросы раскручивающейся спиралью неслись, расширяя область, но Элефант знал, что скоро она, эта область, начнет сужаться, и в конце концов вся эта цепочка неизбежно приведет его к центральному вопросу: "В чем суть Т-дао? Какое место занимает оно в жизни человека? Общества?" А значит, надо снова отвечать, зачем существует человек, какой смысл в существовании общества.
Экс-Со-Кат, казалось, в своем фундаментальном "Глобалистике" дал ответ на все эти вопросы, версию существования общества, как суммы разумных индивидов, как аренду конкуренткой борьбы разных видов людей, течений с различными организующими идеями, выделил подуровни, провел аналогии с экосистемами, одного лишь он не сделал и, видно, это выше сил отдельного человека, каким бы он ни был, он не дал версий будущего развития общества, путей развития в нем Т-дао, оставив лишь максимы, указывающие, как приспосабливать Т-дао к меняющейся жизни, главные из которых гласят, чего делать нельзя, оставляя открытым вопрос о том, что делать можно и что делать нужно. "Ну и бездарные и нерадивые же ученики унаследовали твои идеи, учитель", - усмехнулся Элефант, но даже самоирония сегодня получилась у него невеселой.
Прежние вопросы "почему трассер на первых шагах впадает в подобие забытья?" казались ему теперь добрыми старыми товарищами, разбавлявшими обыденную суету неким безопасным подобием исследования, такими же обыденными и ничтожными в своей повседневности.
"А что, если это только Страх? Что, если это только испуг мнительного человека и никакой связи между столь долгой петлей Маэстро и его изучением трассы Черного Рыцаря нет? Не напоминает ли тогда он, Магистр, того мольеровского персонажа, который лечился
Элефант подумал и о том, как мало он знает о Маэстро, о его способе и смысле жизни, о целях и идеалах. Еще он подумал о том, что близость ему мыслей Маэстро может быть самообманом. Об этом предстояло еще думать и думать.
Элефант вспомнил о тех страницах записей, которые успел сегодня просмотреть, и мысленно воспроизвел одну из них, поразившую его родством мысли.
"К одиночеству нельзя привыкнуть. Это тяжелая ноша, хождение по лезвию бритвы, по краю пропасти. Это - постоянный самоконтроль, мелочный, придирчивый, скрупулезный. Это - полет на точность, длящийся годами, где минимальная ошибка равна катастрофе, и поэтому необходимо вести частую коррекцию своего курса.
Тот, кто не прошел через это, не знает себя. Тот, кто ушел в одиночество, - потерял себя. Его нет - он бесплотная тень между минувшим и грядущим, он - колебание былинки под ветром времени, он - упавшее в землю зерно. Будут ли всходы, или злой рок погубит, посушит почву вокруг него, и уйдут в безвестность, канут в небытие сокрытые в нем творческие силы?
Одиночество напоминает мне путешествие через джунгли с мачете в руках, где каждый шаг - работа, где пространство сплетено в неразрывное единство живого, в упругую чужеродную сеть, стоящую на пути. Тут нельзя остановиться, нельзя отчаяться, нельзя вернуться. Путь назад и путь вперед - равнозначны, равносильны, равнотрудны.
Однажды я вышел в степь, но оказалось, что ее просторы уже заняты хищными, неумолимыми, безжалостными существами, и я вернулся в лес... С тех пор я не проклинаю свой трудный путь, я стиснул зубы, я молчу, я иду молча".
Глава II
Я кубарем скатился вниз по мраморным ступеням, все вращалось вокруг меня, как в калейдоскопе: пылающие свечи, звезды, хохочущие хари, блеск клинков, мишура нарядов... Все быстрее и быстрее, точно я был уже не человек, а пустая звонкая бочка, с грохотом летящая вниз, считая ступени... И вот заключительный удар, резкая вспышка перед глазами и ночная темнота.
Я еще не очнулся, но уже чувствовал холод, едва же сознание с неохотой стало возвращаться ко мне, как и холод вслед ему стал овладевать каждой косточкой, каждой клеточкой моего тела. Я лежал в ночной темноте, уткнувшись лицом в основание большого дерева. О его величине можно было судить по огромным заскорузлым корням, которые я охватывал руками. "Я снова в парке", - была моя первая мысль. Тело ныло, в голове точно все съехало с места, как в каюте после шторма. "Странно, что я не заметил у входа этого дерева", - подумал кто-то еще внутри меня.
Наконец, преодолев слабость, я собрался с силами и попытался подняться, карабкаясь по шершавому стволу руками.
Было темно и тихо. Так тихо, что я сразу насторожился и испуг охватил меня. Я был вовсе не перед дворцом. Я был в лесу. Над головой, там, где сквозь густые ветви было видно небо, сияли звезды. "Куда же я попал? Куда же я попал?" - в отчаянии мысленно повторил я несколько раз. Меня начала бить крупная дрожь. Холод не давал мне сосредоточиться, но он не располагал и к колебаниям. Я, сначала медленно, то и дело натыкаясь на деревья и спотыкаясь, побрел, как говорится, куда глаза глядят, хотя они никуда и не глядели.
Холод заставлял меня идти все быстрее, понемногу я стал приноравливаться к лесу и теперь уже не падал и не натыкался на мрачных лесных хозяев, обступивших меня со всех сторон. Снег едва припорошил землю, наверное здесь стояла поздняя осень. Если бы знать еще куда идти и который час...
Внезапно я увидел в просвет старую знакомую - Путеводную Звезду. "И ты здесь", - подумал я и обрадовался вдруг так, словно бы все самое страшное было уже позади. Я не думал о том, что впадаю в мистицизм, я вообще постарался отодвинуть мысли подальше, загнав их в дальние закоулки, я просто, как ребенок, хотел верить, что это знак, что теперь надо только подчиниться ему, не потерять его из виду, стремиться к нему со всей возможной энергией, и все будет в порядке.