Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
– Они... танцуют?
– Конечно. Они празднуют коронацию Истины, пожалуй, с неменьшим восторгом, чем там, во дворце, ведь теперь у них есть настоящее дело - они снова могут бороться за власть. Ну да ладно, тише, мы идем.
Наш путь лежал между небольшим прудом и шеренгами танцующих. Некоторые из них держали в руке факел, и при этом скудном багровом отсвете их потные нагие тела тоже казались языками пламени. Чем ближе мы подходили, тем меньше их конвульсивные, углообразные движения напоминали танец, рядов не было и в помине, а тем более дирижера, лишь одинокий барабан откуда-то из темноты руководил оргистической разнузданной пляской.
Мы
Едва они остались за нашей спиной, мы кинулись вперед почти бегом и остановились только тогда, когда между нами и ними встала стена ровно подстриженного кустарника.
– Жаль, нельзя слетать на разведку, - тяжело дыша, посетовал Сахар.
Я развел руками, дескать, "что поделаешь", говорить я еще не мог.
Мы медленно, почти на ощупь, двинулись вперед в кромешной тьме, но неожиданно для себя, сделав буквально пару шагов, вышли на освещенное место и оглянулись.
Было что-то неожиданно-радостное в этой смене декораций. С чувством несказанного облегчения я огляделся и вдруг увидел нечто, сразу приковавшее к себе мой взор. Там, вдали, в конце аллеи, на круглой площадке давал представление кукольный театр, окруженный колышущимся полукольцом зрителей. Оттуда доносился нестройный шум голосов и смех.
– Пойдем, торопись, - потянул меня было Сахар, но я отстранил его руку.
– Что там? Я хочу взглянуть.
По мере того, как, никем не замеченные, мы приближались к сцене все ближе и ближе, становились видны грубые шаржированные лица кукол и до нас уже доносились отдельные реплики актеров.
Наконец мы подошли вплотную к толпе. На сцене между тем появлялись то дергающийся рыцарь, то старик в кандалах, вздыхающий влюбленный, причитающий нараспев: "умчалась Мальвина в чужие края, пропала, пропала, невеста моя", то вдруг начиналась драка с колотушками и ругательствами, и тогда в ней, казалось, принимали участие все персонажи, то пылкий любовник прыгал на кровать к своей возлюбленной и при этом раздавался громкий бильярдный стук соприкоснувшихся деревянных тел. Среди прочих персонажей фарса были Истина, Время, многочисленные аллегории, то поющие приторными голосами, то плачущие, то орущие, все это обрамляли грубосработанные складывающиеся декорации, являющие то нарисованный лес, то дворец, то регулярный парк, то темницу, то покои замка или сам замок в условной карликовости своего величия.
Все вокруг нас смеялись, покатывались со смеху, отпускали грубые шутки в адрес главного героя, унизительные реплики, то подзадоривая его к кроватным подвигам, то освистывая благородные порывы. Поначалу и я смеялся, да и казалось, невозможно было не смеяться, когда подвыпившие стражники обсуждали вселенские проблемы, или соперницы таскали за волосы и тузили друг друга, или когда монах подглядывал за влюбленными и в забывчивости возбуждения сыпал мудреными латинскими цитатами. Мне, смотрящему с середины, пьеса представилась сначала набором бессвязных смешных анекдотов, но вдруг, на секунду, мне показалось, что Паяц не смеется, а плачет. Я попытался стряхнуть наваждение и не смог, да, несомненно, он был живой и чувствующий, и самое невероятное - он - это был я. В один миг понял я смысл только что виденных сцен, и улыбка сползла с моего лица. Мне стало не по себе, и теперь хохот, выкрики, ругань, перепалки, в которые, приостановив
Мне стало не по себе, я то порывался уйти, то броситься с кулаками на обидчика моего Паяца, то съеживался, обхватывая себя руками и пытаясь сжаться в ничто, исчезнуть, чтобы не терпеть больше этой муки. Но уйти я не мог, меня словно бы приковали к этому месту, околдовали, и я скорее бы вступил в поединок не на жизнь, а на смерть, чем ушел отсюда.
Выручило окончание очередного действия. Паяц крикнул:
"Почтеннейшая публика, достойная самых наилучших колотушек, пинков и подзатыльников! Антракт закончен, антракт начинается! В моем представлении - перерыв, в вашем - продолжение! Вы смотрели, как тузят и обманывают меня, теперь я взгляну, как вы тузите и обманываете друг друга! Но не очень-то увлекайтесь! Через четверть часа представление продолжается!"
– Надо идти, - перекрывая шум, настойчиво прокричал мне Сахар, - слишком забавно, чтобы чересчур долго рассматривать.
"Что же будет со старцем и... со мной?" - думал я, ничего не замечая вокруг, меж тем как Сахар, расталкивая зрителей, тащил меня за собой.
В темноте мне была хорошо видна только белая песчаная дорожка, по которой мы шли, да звезды над головой, но Сахар каким-то своим мушиным чутьем ориентировался в этих изломах зеленого лабиринта. Я скоро понял, что он избегает центральных аллей, кружа боковыми, и поэтому для меня долго оставалась загадкой цель нашего путешествия. Но вот вдали раз, потом другой, показалась часть какого-то гигантского дворца, наконец мы вышли к его ближайшему зеленому обрамлению, и здесь уже таиться стало невозможно.
– Побольше уверенности, - шепнул мне Сахар, вталкивая меня в шумную праздногуляющую толпу вампиров, ведьм, мрачных колдунов, чертей и чертовок, бесстыдно размахивающих хвостами, которые они носили через руку, как модницы сумочки, и еще многие-многие другие, незнакомые мне чудища и выродки.
– Эти для нас самые безобидные, - пояснил он, сжав с силой мое запястье, будто пытаясь помочь унять охватившую меня нервную дрожь, - здесь наших знакомцев нет.
Мы миновали канал по мосту из красного кирпича. Украшавшая перила бронзовая химера, глядя на нас, крикнула было: "Измена", но никто, похоже, всерьез не принял ее слова.
Сахар, сохранявший абсолютно невозмутимый вид, кажется тоже занервничал. Он ускорил шаг, расталкивая своими могучими плечами встречных и поперечных, наступая на ноги, так что следом за нами покатилась волна возмущенного воя, брани и фраз, которые, однако, никто не спешил "претворять в жизнь".
– Небольшое достоинство здешней публики, - обернувшись, чуть ли не прокричал мне Сахар, - здесь можно и по-хамски.
Мы миновали еще один канал и сбавили шаг. Нужды толкаться больше не было, наоборот, аллеи были почти пусты. Я хотел было обрадоваться, как вдруг услышал саркастический возглас:
– Маэстро! Великий Маэстро! Сюда, скорей сюда, мой милый развратник!
За пышными кустами красных, кровавых роз расположилось какое-то веселое общество. Из-за края ровно подстриженного куста выглянула головка - милое личико, любопытные черные глазки, прическа "а ля сиркасьен" из золотистых волос, и тут же скрылась. Но голос был, несомненно, не ее. Он принадлежал зрелой женщине, привыкшей повелевать и нравиться.