Потаенные ландшафты разума
Шрифт:
И снова: "...эту Истину я знаю с самого детства... знавал я одну Истину... Истина лежала меж двух..."
– Как всегда?
– как всегда.
А прямо над ухом бубнил стариковский голос:
– ... Мы, положим, мечтали разве что хотя бы приблизиться к Истине, хотя бы одним глазком, в щелку взглянуть, а этим... неразборчиво... подай ее на блюде да еще в самом... неразборчиво... виде...
Слева донеслось:
– Время, милашка, можно убивать, но нельзя убить.
– Это есть шутка? Я мочь смеяться, - ответствовал ему гнусавый голос.
– Поиски Истины - благородная цель, - вещала,
– Нет! Нет, пока я сам не пощупаю собственными руками! Нет, не поверю!
– кричали в отдалении, на что кто-то поблизости желчно заметил:
– Этим глупцам недоступна никакая другая Истина, кроме той, что они могут потрогать...
– Не хотите...
– вкрадчивым голосом вдруг предложил мне некто небольшого роста с полудетским лицом, протягивая разложенные веером картинки.
– Извиняюсь, в естественном виде, разные Истины... хотите, есть в момент познания...
Я брезгливо оттолкнул его руку и ...
– Я вижу, тебе здесь основательно нравится, - услышал я сначала как бы идущий ниоткуда чем-то знакомый голос, - а мне нет. Красавицы слишком жеманны и кокетливы, еще бы, они "на ты" с самой Истиной, и сам черт им не брат, мужчины себе на уме, лакеи такие серые, одинаковые и бесстрастные, что скорей уж подавишься бутербродом, чем обратишься к таковому. Паркет восхитительный, но из-за этой давки его совсем не видно, коктейли ароматнейшие, но, подишь ты, все так и норовят подтолкнуть тебя под локоть, на улице свежо и темно, но уж больно одиноко наблюдать через окно столько довольных собой и окружением людей, находясь в темноте и одиночестве, как побитая собака.
Я повернулся на голос моего невесть откуда взявшегося комментатора. Среднего роста худощавый малый в парике с ниспадающими до плеч золотистыми кудряшками, в расшитом золотом камзоле и белых атласных панталонах, большие башмаки, весь в кружевах, поигрывающий легкой резной тростью из черного лакированного дерева, с перстнями, играющими под огнем тысяч свечей россыпью бриллиантовых искр.
– Ну не гляди ты на меня, как баран на новые ворота, - насмешливо протянул он, - ты ведь тоже не сам переодевался.
Только сейчас я взглянул на себя и увидел, что на мне дорогой костюм, взятый словно бы из сказок "Тысячи и одной ночи". Синяя расшитая куртка, шаровары, туфли с острыми загнутыми вверх носами, а на голове, по-видимому, - тюрбан.
– Вот видишь, - торжествующе сказал он, наблюдая, как я в недоумении ощупываю свой головной убор, - а помнишь нашу молодость... то ли дело... эх, помнишь наши длинные холодные вечера... ватничек, валенки, сидишь около буржуйки, греешься, за дощатой стеной составы стучат... благодать. Наберешь снегу в жестяную кружку, растопишь на буржуйке... как славно... и народ такой, дивный, прямо сказать... ворвутся с гоготом, кроя матерно погоду, опрокинут чайник... шум, смех, крик... как, право, дружно, весело, хорошо, одним словом, на душе... И сам сидишь небритый, грязный (по месяцу бани не было), по столу тараканы бегают, что твои рысаки, через щели в крыше ветер воет, а тебе хорошо... тасуешь жирными от селедки руками замусоленную
– Факир? Ты здесь? Но тебя же нет...
– Чудак-человек. Потому-то я и есть, что меня нет...
Факир. Да, это был он. Просто его лицо подернулось аристократической холеностью, появились новые, нехарактерные для него нотки самодовольства и покровительственности.
– Ты давно здесь?
– Сам не знаю, впрочем, наверное давно. Уж и не упомню, сколько Истин при мне короновались.
– Навеселе. Если ты считаешь, что истина - в вине...
– Тс-с-с. Не произноси прописных истин - потом от них будет не отвязаться. Ну, вот и они.
Чуть поодаль от нас, появившись неизвестно откуда, уже стояли три премиленькие девушки в белом, искоса поглядывая на нас.
– "Выпьем, ей-богу, еще", - с вызовом процитировал мой приятель, и они, поморщившись, отошли в сторону и потерялись в шумной толпе, но все же были все время где-то поблизости, мне иногда казалось, что я снова вижу их сквозь мелькание фигур.
– Ты еще не догадался? Я прикидываюсь. Так веселей. Смотрю, ты стал тугодум.
– Разве?
– обиделся я, попутно раскланиваясь с какой-то пышной дамой, не смея не ответить на ее поклон.
– Конечно. Ну что тебе далась эта Теорема. Слушай сюда. Как ты мог даже подумать, что на приеме у Истины могут подавать столь глубоко ей противные напитки? Видишь свой промах? Просто я здесь застрял. Приятные люди, вечное веселье, но без балагана, как я люблю, а что до этикета, - добавил он шепотом, - то при известном терпении можно ужиться и с этикетом.
– ...
– Ты слишком неосторожен. Если так пойдет и дальше, ты соберешь вокруг себя всех Истин, которые только есть в этом зале.
– А кто эти?
– Вон те? Одна с бланшем, другая в синяках, а третья в рубище? Неужели сам не догадываешься? Это избитые Истины. Старайся не обращать на них внимания, а тем более не думай спутаться с ними, а то... Познать их легко, да проку от них мало, а удовольствия и вовсе никакого, к тому же, по сути своей они банальны и пошлы, стары, как вавилонский грех, хоть могут неопытному глазу сначала показаться новыми и свежими. Некоторые, правда, путают их с простыми Истинами, но это уж надо быть совсем близоруким. Наш духовник, Экс-Со-Кат, разумеется, с ними сильно дружен, если не сказать больше. Они - верные его служанки, хотя, как говорят: "Простота...". Ну да бог с ними.
Жизнь так устроена, что всякий, кто не ищет выгоды и не скован цепями долга, имеет право на игру. Беда лишь в том, что каждый ищет свою Истину, а она одна на всех. Что касается меня, то, как говаривали латиняне, "dictum saрienti sat" - "сказанного достаточно разумному". Ладно, поясню свою мысль. Мне Истина нужна не приукрашенной и не голой, то есть разумному достаточно увидеть в разумных пределах, дальше он сам домыслит остальное.