Потерявшие солнце
Шрифт:
Антон пожал плечами, не понимая, как может быть нормальной мать, забывающая про ребенка, и что связывает этого неплохого вроде парня с Гореловой.
– Не дергайся, через трое суток выйдешь, – сказал он Голбану, передавая его конвою. – И уезжай лучше к себе в Вологду.
Совсем стемнело. Отдел потихоньку наполнялся людьми – подтянулась вечерняя смена.
– Антон, – заглянул Вышегородский, – ты сводку написал на раскрытие?
– Напиши сам, Артур. – Антон смотрел в окно. – Я домой поеду.
– Я же фактуры не знаю.
– Полянский расскажет.
– Ладно.
Дверь захлопнулась, но ненадолго.
– Антон, на «сходку» идешь? – спросил Полянский.
– Нет.
– Чего грустный? Раскрыли кражу.
– Кому это надо.
– Что?
– Все. Раскрытия наши. Горелову отпустили. Парня «забили» в камеру. Потерпевшие сказали, что на опознание штор приезжать у них нет времени, а сами шторы им не нужны. Можно выбросить. Иваныпин уже, наверное, пьет водку и трахает Горелову. И на все это ушел день моей жизни. Восемь часов, которые я мог бы провести с женой и ребенком или хотя бы зарабатывая для них деньги. Кстати, о зарплате слышно что?
– Завтра обещают. – Полянский прислонился к косяку двери. – У тебя просто хандра. Вспомни убийство на Соляном. Это что? Тоже зря потраченное время?
Антон наконец оторвал взгляд от черного, в водяных подтеках стекла.
– Это исключение, подтверждающее правило.
– Ты просто не можешь забыть крутых руоповских дел, – Полянский усмехнулся, – вот тебе гопники и кажутся…
– Да РУОП здесь ни при чем. – Антон чувствовал, что начинает раздражаться. – Там тоже сейчас херней страдают. Бумажки с места на место перекладывают да спорят о правильных названиях группировок. Просто мне иногда кажется, что лучшие годы жизни уходят ни на что. На борьбу с ветряными мельницами.
Полянский посмотрел на часы:
– Пора на «сходняк». У тебя просто хандра, Антон.
В коридоре он оглянулся:
– Все пройдет когда-нибудь.
Антон кивнул, глядя в окно:
– Когда-нибудь пройдет все…
Дождь и ветер подхватили его на выходе из отдела и втолкнули в хоровод бредущих к метро людей. Ядовито-желтыми пятнами плыли в сырой темноте уличные фонари. Город вздыхал и ежился под холодными струями воды.
«…город, где убийство банкира стало такой же обыденностью… энтузиаст и поэт своего дела… криминальная столица… человек новой формации… плевок в лицо закона…»
Цыбин выключил телевизор и сделал маленький глоточек обжигающего черного чая. Дождь неровно барабанил по стеклам, как работающий с перебоями двигатель. Анна спала, как всегда укрывшись одеялом с головой. Цыбин подумал, что вчерашний день – верх непрофессионализма и идиотизма, но через тройку дней это не будет иметь для него никакого значения. Горячий чай согревающим шариком скользнул по пищеводу. Капельная дробь убаюкивала и подталкивала обратно в постель. Он поставил чашку и, поднявшись, энергично покрутил головой, отгоняя сонливость. Анна заворочалась под одеялом, что-то недовольно ворча. Цыбин прошел в прихожую и отодвинул от стены фанерный гардероб. Два венесуэльских паспорта в щели под плинтусом густо пахли типографской краской. Он секунду подумал и сунул их в карман. Анна снова зачмокала и застонала во сне. Цыбин подумал, что утром все кажется совсем иначе, чем вечером. Мысли утрачивают категоричность и жесткость. Испания снова представлялась бедной на женскую красоту страной.
– На работу не опоздай. – Он поцеловал Анну в ухо.
Она недовольно пискнула и замахала рукой.
На улице дождь старательно прижимал к асфальту сизый дым автомобильных выхлопных труб. Замызганное желто-коричневое такси остановилось сразу по мановению поднятой руки.
– Пулково-два.
– Сколько?
– Не расстроишься.
Самолеты на летном поле мокли так же кучно и уныло, как машины на стоянке перед полупустым зданием аэропорта. Группа смуглых индусов забивалась в автобус, с ужасом глядя на безнадежно-серое мокрое небо. У девушки в кассе был испуганно-жалобный вид. Трогательно вздернутая верхняя губа нервно подрагивала, как у попавшего в капкан кролика.
– Компьютеры «зависли». Мы приносим извинения…
Цыбин улыбнулся широко и поощрительно:
– Когда же вы сумеете опустить их на землю?
– Кого? – Она вконец растерялась.
– Компьютеры. Вы сказали, что они «зависли».
Розоватый язычок непроизвольно слизнул капельку, бегущую от виска до уголка рта.
– Я… Я… Думаю…
– К сожалению не ранее, чем часа через четыре.
Брюнетке было около сорока. Прищуренно-оценивающие темные глаза. Высокая гладкая шея. Грудь, стремящаяся порвать синюю ткань форменной рубашки. Опытно выставленная в разрез юбки, обтянутая черной лайкрой безукоризненная нога.
– Вы можете подождать в ресторане. У нас прекрасная кухня.
Цыбин вдруг ощутил себя школьником, совращаемым учительницей, и подумал, как от многого отказывался последние годы.
– Если только вы скрасите мое одиночество.
Острые хищные глаза мгновенно пробежали его римский профиль, прямую спину, плащ от «Армани» и туфли за двести североамериканских рублей.
– Вообще-то я на работе. Но для сохранения репутации фирмы…
Она представила себе восхитительный обед в «Айриш-баре» и холодный «Мартини» перед…
Он представил себе закушенную накрашенную губу, подрагивающие теплые колени и грудной прерывистый стон во время…
Никто не думал о блуждающих взглядах, торопливом шуршании одежды и неловком безразличии после…
«Клин выбивают клином…»
Девочка в кассе перевела дух и вытерла влажный лоб рукавом форменной рубашки.
«Какая молодец все-таки Эльвира Романовна. Приняла на себя весь удар улаживания ситуации с ранним клиентом. Выручила. Надо будет коробку конфет ей подарить…»
Дождь продолжал поливать обреченные ждать солнца самолеты.
На «сходке» его место было за сейфом. Серая металлическая махина надежно укрывала от глаз Вышегородского, да и всех остальных. Стиснутый между стальным бортом и гудящим от ветра окном Антон вспоминал запах Ольгиных волос и тепло ее губ. По спине бежали волнующие мурашки. Так хорошо, как минувшей ночью, не было уже давно. Он даже не чувствовал усталости после стольких часов без сна. Раздраженный голос Вышегородского фактически не пробивался в его сознание. Что-то рьяно возражал Ледогоров, объяснял Полянский, оправдывался Бенереску. Все было не важным и мелким.