Повелитель майя
Шрифт:
Разговоры в последнее время слышались все реже, так что остальные тоже зашевелились, медленно разлепляя опаленные солнцем веки и обращая взоры на покойника.
Гонсало Герреро с трудом открыл глаза, и в то же мгновение ему почудилось, будто он погрузился в бескрайний океан яркого белого света, превращавшего узкую длинную шлюпку в пятно бессмысленных узоров. Руки и ноги товарищей казались ему всего лишь сочетанием расплывчатых светлых и темных контуров, сливавшихся в нечто бесформенное, окруженное бескрайней мерцающей пустотой.
Еще задолго до шторма и кораблекрушения подгнившие борта шлюпки выгорели под лучами безжалостного солнца и стали серо-белыми. Теперь эти борта были единственным, что отделяло четырнадцать выживших от моря, простиравшегося вокруг них во все стороны до самого горизонта. Гонсало слышал лишь тихий шум волн, омывавших скрипевшую от старости лодку. Время от времени крик пролетавшей мимо птицы давал ему и его товарищам надежду, но затем она умирала, поскольку суша, которую они всей душой жаждали увидеть на горизонте, так и не появлялась.
За исключением четырех мужчин, все сидевшие в шлюпке были облачены в изорванную грубую матросскую робу или солдатскую униформу. Доспехов на них не было. Незатейливые коричневые или черные штаны и кафтаны с буфами были основательно потрепаны после штормовой ночи: испанцам пришлось плыть к шлюпке и забираться в нее во время тропической бури. У трех офицеров куртки были из более качественной ткани, с воротниками и эполетами; из панталон торчали ноги в изорванных чулках. На двух женщинах были длинные выцветшие платья с затейливой вышивкой и высокими воротниками, из которых выглядывали загорелые шеи.
Люди неподвижно лежали в шлюпке, вплотную друг к другу, вытянув руки и ноги и изнывая от безжалостного тропического солнца. Его свет отражался от воды, от разодранных рубашек, от подгнившей древесины дрейфующей шлюпки и даже от окутывавшей все вокруг дымки.
Постепенно Гонсало сумел разглядеть одного из сидевших на корме. На остром лице капитана Вальдивии было сосредоточенное и в то же время отчужденное выражение. Держась за румпель, он всматривался в морскую даль. Хотя управлять медленно дрейфовавшей по течению шлюпкой было почти невозможно, Гонсало заметил, что капитан то и дело слегка подправлял ее курс – так, как будто шел по узкой бухте. В других, более благоприятных обстоятельствах Вальдивия, пожалуй, выглядел бы моложе своих шестидесяти лет. Он не поленился расчесать пальцами свою густую эспаньолку – так аккуратно, как это было возможно, – и умудрился застегнуть медные пуговицы на разорванной куртке, под которой висела на грубой перевязи левая рука.
Как солдат, Гонсало Герреро восхищался капитаном, взявшим на себя ответственность за кораблекрушение, несмотря на то что Вальдивия не стоял у штурвала в тот момент, когда судно неожиданно наскочило на риф и пошло ко дну – где-то между испанским форпостом в Дарьене и островом Ямайка. Тем не менее его попытки соблюдать приличия в таких обстоятельствах казались Гонсало нелепым. Зачем после всего случившегося прилагать столько усилий ради сохранения своей репутации? Гонсало никогда не уделял особого внимания формальностям и манерам. Его отец был простым рабочим, а служба в Новом Свете [1] , где Гонсало провел последние несколько лет, научила его, что значение в жизни имеют лишь поступки человека, а не его внешний вид или мысли.
1
Новый Свет – название Америки, данное ей европейскими первооткрывателями в конце XV века. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)
Капитан медленно перевел взгляд на нос шлюпки.
– Ты уверен? – спросил он.
Кивок.
– Ну ладно.
Гонсало вновь закрыл глаза, чтобы не видеть все это: воду, солнце, смерть. Однако в следующую же секунду раздался голос Алонсо:
– Гонсало, иди сюда и помоги нам! Мартин не выдержал всего этого… Господи, спаси нас!..
Гонсало приподнялся с огромным усилием, опираясь на потрескавшуюся банку, и пополз на середину шлюпки, где один из солдат и боцман тащили труп Мартина к борту.
В мозгу Гонсало роились мысли. Ну конечно же, Мартин скончался – после одиннадцати дней дрейфа этот болван начал пить собственную мочу. Как это мерзко – умереть подобным образом! А ведь поначалу Мартин казался ему вполне достойным офицером. Новый Свет не прощает слабостей.
Глазея на квадратное лицо, запавшие глаза, окладистую бороду и сжатые пересохшие губы лейтенанта, Гонсало подумал, что он чем-то похож на него самого. Вот только Мартин был не так молод, как он, и его черты были не такими четкими и грубыми. Да и решимости выжить любой ценой в нем не чувствовалось. Даже после одиннадцати дней лишений тело Гонсало оставалось крепким и мускулистым. Впрочем, все объяснялось силой воли.
Взгляд Гонсало скользнул вниз – на исхудавшие грудь и руки трупа, выглядывавшие из-под выцветшей рубашки. Кожа Мартина висела подобно савану. Гонсало прикоснулся к руке мертвеца. Его плоть до сих пор была довольно твердой: в тонких венах еще не остыла кровь. Пальцы Гонсало сжались вокруг безжизненной конечности, и он почувствовал, что его зубы тоже сжимаются под действием какого-то странного инстинкта, вынырнувшего из его угасающего сознания.
– Гонсало, – позвал боцман.
Вздрогнув, Гонсало поднял взгляд и медленно разжал пальцы, державшие руку трупа.
– Да, Рамиро, давай это сделаем.
Наклонившись над мертвецом, он ухватился за его руки.
– Минуту! Вам нужно подождать, – раздался еще один голос – тихий, но настойчивый. – Мы не можем допустить, чтобы он покинул нас подобным образом.
Молодой священник-доминиканец в белом одеянии с капюшоном, которое на спине было изорвано в клочья, медленно приближался к ним, обходя руки и ноги людей, лежавших на дне шлюпки. Он был худым, но не хилым, и его взгляд был удивительно решительным для человека со столь сдержанными манерами.
– Послушайте, святой отец!.. – Голос Гонсало стал резким, и в нем появились сердитые нотки. Заметив это, он заставил себя говорить спокойнее: – Вы знаете, что это необходимо сделать.
– Да, конечно. Но вы должны подождать, – спокойно ответил священник. – Как и в предыдущих случаях.
Мускулистый солдат молча глядел на молодого священника; тот, подняв руку над Мартином, заговорил тихим голосом. Стараясь не раздражать окружающих своей маленькой победой, отец Эронимо Агилар положил мягкие пальцы на лоб покойника и, закрыв его невидящие глаза, пробормотал: