Повелитель монгольского ветра (сборник)

Воеводин Игорь

Он доел, запил мясо чаем и выпрямился.

– Спасибо, – сказал он.

– Зачем ты привел его, Хан? – не сводя глаз с новичка, спросил Ганс – длинный, тощий, как жердь, и густо татуированный. – Он же из этих, с верхним образованием… – И Ганс насмешливо покрутил пальцем у виска.

Никто не шелохнулся.

– А тебя я зачем привел, Ганс? – лениво процедил Бекхан, – ты же из этих… Вообще без образования.

Рита затушила сигарету в консервной банке, что была здесь за пепельницу, и тихо произнесла:

– Жалко его, но я чувствую беду… Пусть возьмет еды, дай ему денег, Хан, и пусть

уходит. Он чужой…

Так же чуть колебался тростник у воды да где-то в плавнях то ли пела, то ли стонала выпь – как надоедливо, сводя с ума, до зубной боли, до нервной маеты скрипят и скрипят, скрипят и скрипят качели во дворе, и некуда деться от их тоскливого скрежета.

– Кто еще так думает? – спросил вожак.

Никто не откликнулся, и только Башка, приземистый, с вислыми хохляцкими усами на голове – футбольном мяче, ответил за всех:

– Пусть уходит, Хан…

Бек-хан внимательно посмотрел на чужака. Тот сидел, по-прежнему нахохлясь, глядя в землю и не шевелясь. Затем он поднял голову, и Хана полоснул голубой, холодный, как лезвие, взгляд.

– А я и не прошу ни о чем… – медленно произнес он.

Хан встал и отошел к берегу, туда, где был дощатый сортир. Помочившись, он вернулся, стащил рубашку и сел лицом к воде, подставив солнцу плечи.

Все разбрелись из-за стола. Алок, широкая, с грудями-буферами баба, чистила песочком кастрюли, Башка правил ножи, Рита ушла купаться, а Ганс, оставшись, набивал анашой папиросы.

Штакет беломорин рассыпался по доскам, «пластилин» – густой и темный, как навоз, гашиш выглядывал из приоткрытого «кораблика» – спичечного ко робка.

– На, взорвешь? – Ганс протянул заряженную папиросу Башке. – «Пластилин» – мама не горюй…

Раскурив косяк, Башка глубоко затянулся и задержал дыхание. По его гнусной роже расплылась гримаса чувственного наслаждения, и он передал папиросу Алок:

– Не, Башка, – закокетничала та, – я хочу, чтобы Гансик мне дунул…

Ганс взял папиросу в рот тлеющим концом внутрь и стал вдувать Алок дым. Сладковатый, ни с чем не сравнимый – раз узнав, вовек не спутаешь – запашок анаши плыл, стелился под навесом. Ганс, прищурившись, протянул окурок Энгру.

– На, чудик, «пятак» тебе оставили, не пожалели самый кайф!

Энгр медленно покачал головой.

– Плохо курить гашиш, – ответил он. – Трава сушит мозги.

За столом загоготали. Башка, скорчившись, валялся на земле. Ржали все, просто травка была «смешная», веселящая, в отличие от «тяжелой», которую заряжали по вечерам…

– Слушай, шиза! – резко оборвав веселье, спросила Энгра подоспевшая Рита. – Что ты святошу корчишь из себя?! Жрать можешь, а на дело с нами ходить не хочешь? Тебя русским языком спрашивали – хоть на стрему встанешь?

Бек-хан все так же безучастно, спиной к столу сидел у воды.

– Я не отказываюсь, – тихо ответил Энгр. – Работать – могу, воровать – нет… Мешаю – уйду.

Алок положила ему руку на плечо, мешая встать и уйти.

– Нехорошо человека куском попрекать, девочка. – Она в упор посмотрела на Риту. Пожилая потрепанная «бикса», она во всем проигрывала молодой и статной подруге Хана, но сейчас явно брала реванш. – Но и ты, Энгр, пойми… Надо че-то делать, если хочешь остаться… А так тебе доверия не будет.

Чуть усилившийся ветерок пробежал, прошелестел по зарослям, наморщил зыбью воду в заливе, раздул костерок. Враз согнулся тростник, и тревожно пискнула чайка.

– Меня лечили. – Энгр сглотнул. – Меня лечили, запрограммировали так, что я больше не могу делать зла никому. Сделаю – погибну.

– Ну хоть че-то ты умеешь? – настойчиво продолжала Алок. – Не посуду же с бабами ты будешь мыть, в натуре, блин?

– Ну… – пожал плечами Энгр, – я неплохо знаю историю…

Ганс поперхнулся дымом.

– А че? – подал он голос. – Тоже дело… У нас, когда я по последней ходке чалился, был за романиста один журналюга… Такие байки травил перед сном в натуре, «сеанс» случался, как про баб начнет!

Приторчавший Башка взял пару аккордов на видавшей виды гитаре. Несколько перезрелых красавиц было налеплено на деку из тех, что когда-то лепили на мотоциклы. Знакомая, до зуда знакомая мелодия поплыла над плавнями, и все, кроме Энгра и все так же сидевшего спиной к столу вожака, подхватывали куплет, когда до него доходило дело.

Иду я как-то раз домой,Гляжу – лежит товарищ мой,И дворники вокруг стоят с ломами, —

пел Башка.

Я попросил его не бить,А поскорее отпустить,Ответил управляющий домами,Ломами!Ломами-мами, бьют!Ломами бьют! Ломами!Ломами-мами бьют!Ломами бьют! —

заорали все.

Я проясню вам, в чем вопрос:Ведь он квартплату поздно внес,Поэтому мы раз в кварталИ бьем его ломами…А перед тем, как отпускать,Его решили обыскать,И тут раздался дикий крик: О, мами!Ошиблись мы на этот раз,Он к сроку уплатил сейчас,И вот квитанция лежитВ кармане! В кармане! —