Повелитель железа (сборник)
Шрифт:
— Снова, снова, — раздались голоса, — повторите картину.
Вспыхнули слова: «Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца».
Явился неведомый лес и красавица… такая красавица и вновь…
«Инженер Симеон пробует новый трактор».
— Снова, снова, — кричали мужчины, — к черту инженера!
— Так как же ты любишь меня? — спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул. — Ну же!.. Как ты меня любишь?
— Я… я… очень люблю, — пробормотал он, глядя на экран.
— Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?
— Люблю… как…
— Ну, как что?
— Как лошадь!
— Осел!
Среди дам слышался ропот.
— Дальше, дальше, — кричали они, а мужчины орали: — снова, снова!
Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:
— Какой красавец… сразу видно, что… изобрел трактор.
И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.
Глава II
Привидение XX века
Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.
Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.
— Ну-с, — сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то очень приятное, — мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?
И она еще сильней сжала щипок.
— Люсси! — прошептал истязуемый.
— Поедем домой!
— Но!..
— Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!
Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.
— Вот женщина, — говорил первый, — клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!
— Да, — багровея, бормотал полковник, — мда!.. Много женщин видал в родной стороне…но одна лишь из них в память — врезалась мне… Эй, дубинушка, ухнем!
Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.
Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.
— У Терезы мигрень, — говорил он.
— Ящиков сокрушенно вздохнул.
— Передайте мой душевный поклон! У меня в мирное время бывали мигрени! И знаете, чем вылечился? Лакрицей!
— Но какова женщина!
— Мда.
— Черт знает, что за женщина… и что за остров такой — Люлю!
Последний автомобиль, шурша по гравию, исчез во мраке.
Одна за другою погрузились во мрак комнаты огромной дачи. Банкир прошел к себе в кабинет и по внутреннему телефону вызвал горничную Прекрасной Терезы.
— Как себя чувствует барыня?
— Им все хуже!
— Гм! А не хочет ли она что-нибудь передать мне?
— Сейчас узнаю! Банкир ждал с некоторою дрожью.
— Барыня просили передать… простите, сударь… Я, право, передаю только слова барыни… что вы…
— Ну… ну…
— Что вы… простите ради бога… гнусная скотина…
— … и урод! — крикнул голос Терезы.
— Да… да… сударь, — простите… и урод!.
Банкир с некоторым облегчением повесил трубку. Он еще дешево отделался. С волнением он стал ходить по своему кабинету, словно прислушиваясь к чему-то. Он снял со шкафа глобус и, сдунув пыль с Великого океана, провел пальцем по тропикам.
Потом он разулся, долго прислушивался и, наконец, стал пробираться по коридору, ведущему в темный зал.
Прислуга, утомленная суетой, спала. Сквозь открытые окна зала доносился глухой гром ночного экспресса и далекий несмолкаемый гул столицы. Воздух был прян, и от садовых цветов и от аромата духов, оставшегося, как воспоминание о плечах и локонах недавно здесь танцевавших красавиц.
Пьер Ламуль, дойдя до середины зала, тихо свистнул. В ответ тоже раздался свист.
— Господин Бисанже? — спросил шепотом Ламуль.
— Я… это вы, господин Ламуль?
— Я… кажется, все спят.
Он прислушался. Ему показалось, что под диваном в куче серпантина прошуршала мышь, но потом снова все смолкло.
— Ну, действуйте… и да хранит нас парижская богоматерь!
Слышно было, как завозился во мраке господин Бисанже.
— Внимание! — сказал он тихо.
Что-то зажужжало, и вдруг на стене явилась «она», та самая, которая торопилась уйти из леса.
— Не вертите, не вертите, — прошептал Пьер Ламуль, — а то опять выскочит это лысое страшилище!
Красавица замерла, словно прислушивалась к чему-то.
Пьер Ламуль подошел к ней совсем близко. Вблизи она была огромна, и, когда он тронул ее, под его рукой закачалось полотно, причем лес и красавица затрепыхались, как простыня на венецианском балконе. Пьер Ламуль отошел. Мыши опять завозились под диваном. Он кинул в них пробкой, попавшейся под ногу, и, пятясь задом, стал отступать от экрана, и чем больше он удалялся, тем прекраснее становилась она.
— Бум!!!
Пьер Ламуль опрокинул в темноте один из столиков.