Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Шрифт:
Длинный перечень обязанностей заместителя, разговор старшей сестры с Сорокиным, отрывистый и неясный, утомили Агнию Борисовну. Она вспомнила о своей болезни, о покое, который ей так необходим, и тихо произнесла:
— Пусть соглашается. Много, конечно, неприятной работы, но что поделаешь.
Последние слова она произнесла полушепотом, прикрыв глаза и опустив руки. Это значило, что разговор надо кончать.
После ухода старшей сестры Агния Борисовна подумала, что напрасно позволила себя утомлять, в другой раз этого делать не следует.
11
Семена, брошенные Евдоксией Аристарховной, вопреки ожиданиям, взошли и привели
Пока руки Агнии Борисовны трудились за пяльцами, мысли ее ушли далеко, сделали поворот и вернулись к судьбе Андрея Ильича. Она увидела его таким, каким запечатлела ее фантазия, а разглядев, вспомнила, что ему грозит неприятность. Ей казалось, что мысль о нем пришла ей в голову вне связи с тем, что рассказывала Евдоксия Аристарховна, так как из слов подруги положительно ничего не поняла. Вернее всего, что не сама речь, а взволнованный голос старшей сестры, все еще звучавший в ее ушах, напомнил ей о трудном положении Сорокина. Она и сейчас не склонна была думать о том, что случилось с Андреем Ильичом, и смутно представляла себе, что его ждет. Длинный список обязанностей заместителя директора, зачитанный сестрой, решительно удерживал Агнию Борисовну от воспоминаний и даже немного пугал. Когда память восстановила подробности столкновения между Михайловым и Андреем Ильичом, она решила, что подробности эти ей ни к чему. Достаточно запомнить, что Сорокин, который столько сделал для ее семьи, находится в серьезной опасности и что расправу с ним затеял ужасный Михайлов.
История упростилась, и зло, как показалось Агнии Борисовне, стало от того более очевидным. Это придало ей решимости исполнить свой долг, отвести удар, нависший над Андреем Ильичом. Она мысленно выступила против Якова Гавриловича, обвинила его в жестокосердии и несправедливости, припомнила все обиды, когда–либо нанесенные ей, упрекала, грозила, подкрепляя эти обвинения доказательствами. Из памяти извлекались недобрые воспоминания, пламя возмущения нарастало, тем временем Андрей Ильич был снова забыт.
Если бы Яков Гаврилович пришел в этот вечер в обычное время, ничего особенного не произошло бы. Мысленно поспорив до утомления, Агния Борисовна вспомнила бы о своей болезни и успокоилась. На этот раз Яков Гаврилович явился ранее обычного и, судя по всему, в хорошем расположении духа. Агния Борисовна связала это с оговором Михайлова, почему–то заключила, что для Андрея Ильича возникла новая опасность, и решила немедленно действовать.
— Ты много раз говорил, — начала она, — что Петр Петрович скверный помощник и невозможный человек, не пора ли тебе с ним расстаться?
Эта короткая фраза так удивила Студенцова, что он готов был не поверить своим ушам. Агния Борисовна никогда не интересовалась делами института и воздерживалась давать мужу советы. Повышенный тон, волнение, которое ей не удалось скрыть, и поспешность, с какой она разговор завела, насторожили его. Он сделал вид, что не придал этому особого значения, и промолчал.
— К чему он тебе? — продолжала она, приняв, видимо, молчание мужа за согласие. — Невежда и делец, он только и знает, что доносы строчить и пакости людям делать. Есть у тебя люди посолидней и почестней. Взять бы, к примеру, Андрея Ильича… Дело ли это — писать доносы на своих и вызывать ревизии в институт?
Яков Гаврилович кивал головой, как бы соглашаясь с ней, произносил ничего не значащие слова и искусно подобранными замечаниями вызывал жену на откровенность.
— Не понимаю, — недоумевал он, — зачем ему понадобилось писать в райком? Тут что–то не так, не поверю.
Агния Борисовна убедилась, что ее умный
— Как мало ты знаешь, что творится в твоем институте. — Она подняла глаза, и он прочел в ее взгляде упрек и горячее желание быть ему полезной. — Андрей Ильич, как тебе известно, — продолжала она, — не пожелал быть заместителем по лечебной части. Михайлов, опасаясь, что Сорокин имеет в виду занять его место — заместителя по научной части, написал чудовищное письмо в райком… И подумать только, с каким человеком ты работаешь! Чьим советам следуешь!
Яков Гаврилович не знал, чему больше удивляться: тому ли, что жена, державшаяся столько лет в стороне от его дел, вдруг проявила к ним интерес, или тому, что произошло в институте. Только от старшей сестры могла Агния Борисовна это узнать, ни с кем другим в институте она не поддерживала знакомства. Но зачем понадобилось сестре приносить служебные неприятности домой, лишить его и здесь покоя?
Агния Борисовна долго говорила о бесчестном поведении Михайлова и высоких достоинствах Сорокина, защищала одного, обвиняла другого и настаивала на том, чтобы выбор наконец был сделан. Она не чувствовала усталости, Котя говорила горячо, и обычный полушепот давно сменился громким звучанием голоса. Эта внутренняя подмога в трудный момент укрепляла ее веру, что она права и что важный разговор должен быть продолжен.
— Ты говоришь об Андрее Ильиче так, будто ты хорошо его знаешь, — продолжал допытываться Яков Гаврилович, — но ведь ты с ним даже не знакома.
— Я чувствую, что ты должен этим человеком дорб< жить и развязаться с Михайловым, — последовал спокойный, но твердый ответ.
Из всего того, что Студентов услышал от жены, ясно было одно: борьба, проходившая до сих пор в стенах института, достигла его дома. Хотел ли этого или не хотел Андрей Ильич, он переступил все границы дозволенного, рассорил его с женой, внес сумятицу и тревогу туда, где до сих пор царили согласие и покой. Сознание необходимости отстоять свой дом от врагов вынудило Якова Гавриловича взять инициативу в свои руки.
— Андрей Ильич не может быть моим заместителем, — твердо и даже несколько резко прозвучал его ответ, — он хирург и исследователь, ему надо работать, и я его в этом поддержу. Ты напрасно нарушила обет молчания и вмешалась не в свое дело. Была бы надобность большая, а то ведь только для того, чтобы повторить чужие слова. Я-то ведь знаю, что тебе одинаково безразличны Петр Петрович и Андрей Ильич.
Благоразумие покинуло осторожного Студенцова, куда делись его уважение и любовь к жене? Намек на ее добровольное затворничество был слишком жесток, требование не вмешиваться в дела института — несправедливо, а сопоставление Михайлова и Сорокина — обидным для ее чувства. Яков Гаврилович хотел что–то добавить, но жест жены остановил его.
— Не торопись перечислять чужие прегрешения, — строго проговорила она, — у тебя своих больше чем достаточно. Я не пыталась душить чужую мысль, которая не нравится мне; не ставила барьеров диссертантам из опасения, что они потом встанут против меня; не прикрывала любовью к хирургам свою нелюбовь к другим.
Сколько раз за последние годы она мысленно произносила эти слова, вкладывала в них всю боль своего сердца, отчаяние измученной души.
— Ты не любишь Крыжановского, — продолжала она, — и самая память о нем тебе неприятна, а жить надо так, как Александр Васильевич. Любовь к умершему учителю живет в сердцах учеников, и ни тебе и никому другому не вытеснить ее.