Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
Я не устаю от одиночества.
Наш союз священен. Я слушаю тишину, наслаждаясь изяществом и совершенством окружающего мира, покачиваюсь на ленивых волнах сиреневой лагуны.
В шелесте листвы слышатся мне обрывки фраз, в шуме дождя угадываются неожиданные образы и лица, в лёгком дуновении ветра я улавливаю музыку небес.
Так рождаются стихи…
Я не устаю от одиночества.
Дважды я нарушала наш союз и дважды возвращалась, опустошённая. А оно, обволакивая меня золотисто-сиреневой дымкой, зализывало мои раны.
«Время всё лечит…», – приговаривало оно, и урчание его было похоже на урчание согревшейся и согревающей кошки.
«Время всё лечит…», – шелест листвы за окном убаюкивал, и стаккато дождя разбивало в пыль обиды.
И оживали воспоминания.
О том, как…
…появилась Она. Мы были схожи лишь тем, что абсолютно были непохожи на других. Я щедро делилась своим миром, открывая самые сокровенные уголки, безжалостно сдёргивая золотисто-сиреневую завесу. Я и не замечала, что небо стало обыденно серым, а моя сиреневая лагуна превратилась в грязную лужу.
«А как же я? – моё одиночество смотрело на меня голодными, слезящимися глазами маленького бродяги-котёнка, выброшенного на улицу дождливым осенним днём. – Твоей новой пассии не нужен твой мир. Ей никто не нужен, кроме самой себя. Рано или поздно она предаст тебя, и ты будешь страдать».
…Она предала меня ни рано и ни поздно. Она предала меня в тот самый день и час, когда я более всего нуждалась в её поддержке. Предательство отрезвило и ожесточило меня. Страдала ли я? Вероятно да, но благодаря этим страданиям я научилась ценить своё одиночество.
Мы долго залечивали раны, и прошло немало дней и ночей, прежде чем золотой покров был восстановлен, а сиреневая лагуна вновь засияла нежным изысканным светом.
И тут в моей жизни появился Он.
– Отпусти! – взмолилась я, но равнодушная сиреневая гладь лениво плескалась у ног, оставляя мои стоны без ответа.
– Отпусти меня, пожалуйста! Я не смогу жить без него. Я люблю его.
Огромная волна рассмеялась мне в лицо и рассыпалась мириадами сверкающих сиреневых брызг.
– Что ты называешь любовью? Это всего лишь инстинкт продолжения рода, инстинкт самки – не более. Сейчас ты скажешь, что хочешь родить от него ребёнка.
– Я действительно хочу родить от него ребёнка! Прости…
Сиреневая гладь вздрогнула и стала почти чёрной.
– Мне не за что прощать тебя. Ты всё равно не сможешь уйти. Ты будешь делить с ним кров, постель и кусок хлеба. Ты родишь ему сына, ты будешь заботиться о них, возможно, станешь примерной хозяйкой и образцовой матерью. Но помни: ещё никому не удавалось уйти от себя. Ты обрекаешь себя на раздвоение. Ты будешь разрываться между кухней и тетрадью, пока одна из них не одержит победу. И вот тогда придётся сделать выбор.
– Я попробую совместить…
Вздох, исполненный сожаления, был мне ответом, и в тот же миг исчезла золотая пелена, и пересохла сиреневая лагуна.
Мы жили долго и счастливо. У нас родился сын.
Годы шли всё быстрее и быстрее, и по ночам, возвращаясь к тетради со стихами, я всё чаще и чаще ловила себя на том, что покачиваюсь на нежной сиреневой глади волн, а свет, льющийся с неба, согревает и убаюкивает меня.
Я не устаю от одиночества.
Наш союз священен.
Моя жизнь пролегла тонкой линией рядом с жизнью близких мне людей, но линии эти параллельны.
Я живу с ними – и постоянно одна.
Вокруг меня десятки, сотни, тысячи людей, но я всегда одна.
Лишь иногда моя маленькая кошка садится рядом и громко мурлычет, щуря ярко-зелёные глаза. Она знает мой мир так же хорошо, как знаю его я. Она – единственное существо, которое видит сиреневую лагуну.
Я не устаю от одиночества.
Я покачиваюсь на сиреневой глади, исполненная надежд, стихов и покоя…
Золотая нить по-прежнему сплетает минуты в причудливый узор.
Возможно, это и есть Вечность?
Мадонна
Я смотрю на её сливочно-матовую кожу, на округлый живот, угрожающе натянувший пёструю ткань лёгкого летнего платья. Светлые локоны излучают сияние, и радужный нимб дрожит над совсем ещё детским личиком.
– Наверное, будет мальчик, – говорит она, улыбаясь, но улыбка её предназначена не мне, а тому, что зреет в ней; и глаза её исполнены света и надежды.
– О чём ты мечтаешь? – спрашиваю я свою случайную попутчицу, заранее зная, что она ответит. Мечты всех таких беременных похожи, как две капли воды.
– Хочу, чтобы он родился здоровым, чтобы муж спешил с работы домой, и я кормила бы его горячим вкусным борщом.
– Разве варка борща достойна Мечты? Мечтают о чём-то возвышенном и светлом.
В её карих глазах таится мудрость, недоступная мне, мудрость жрицы, хранительницы семейного очага.
– Всё дело в том, для кого варишь борщ. Если для любимого человека, тогда это достойно мечты.
Она сошла на остановку раньше, и я невольно залюбовалась её осторожной и величественной поступью. Так ступают беременные и богини.
А ведь она по-своему права, маленькая кареглазая Мадонна!
Когда-то давно, в прошлой жизни, моя единственная подруга, глядя на то, как я готовлю очередную «вкусняшку» для своих мужичков, сказала: «Ты будешь варить борщи и печь пироги, и будешь счастлива.»
Я до сих пор не знала, чего в этой фразе больше – зависти или сочувствия.
Теперь знаю.