Повесть о школяре Иве
Шрифт:
— Сир Польтрон, вставайте скорей!.. Нуаро! Подымай его скорей!
Дровосек взял барсука, положил в корзину, покрыл ее холстом:
— Вот, дети, берите его себе. Смотрите не обижайте, не дразните. Он очень обидчив и, если рассердится, может сильно укусить. Сделайте ему шалашик потемнее, подстилку кладите из листьев, мха или сухой травы. А кушать он любит ягоды, корешки разные, яблоки дикие, груши и… лягушек.
Ребятишки засмеялись.
— Да, да, лягушек и разных червячков и жучков. Еще скажу вам, что сир Польтрон очень аккуратен и дом свой держит в чистоте, об этом не беспокойтесь. Ну, вот и всё, дети Ступайте устраивать ему новый дом. А я скоро к вам опять приду навестить сира Польтрона.
Ребятишки взяли корзину и гурьбой побежали в лес.
К дровосеку подступили старики, уселись перед ним на траву полукругом. Остальные встали за ними. Заговорил тот самый старик, который шел на поляну с Ивом:
— Хотели мы, Жак, спросить тебя вот о чем. Жил ты долго, видел много и знаешь больше нашего. Насчет этой войны проклятой. Что ж нам, так в лесу и оставаться, в разбойники, что ли, идти? Мы к своим деревням привыкли, к родной земле. Да вот сеньоры деревни пожгли, поля затоптали. Куда же нам теперь деваться? Как понять? А?
Дровосек ответил не сразу — думал.
— Верно он сказал. Я жил долго, столько, что ни я сам, ни люди не помнят, сколько. — Он засмеялся. — Выходит, будто я всегда жил… Правда и то, что я видел больше вашего. Вы сидите по своим деревням, почти круглый год на полях, а я в одном лесу, в другом, в третьем. Исходил сотни лье, побывал в сотне деревень, в десятках городов и замков. Всего насмотрелся вдоволь, и хорошего и дурного, больше дурного. И вашей нищеты и неволи неминуемых, и безысходного горя, рабского труда проклятого. Насмотрелся и на жизнь купцов и торговцев городских, горожан–богатеев, и на привольную жизнь сеньоров–рыцарей, на их жестокость, самоуправство, глупую гордость, показное благочестие. Наслушался я преданий и сказок и правдивых рассказов и выдумок, проповедей монашеских, и вранья жонглеров ярмарочных, и бахвальства рыцарей–вояк. Как подумаю обо всем этом, выходит, что я и впрямь знаю больше вашего. А вам я брат по рождению и по родине. Вы к полям привыкли, я — к лесам, вот и разница между нами. В остальном мы равны. А на вопросу ваш я вот что вам скажу: по всему видно, войне этой скоро конец. Сир Рено дю Крюзье задыхается в своем замке, людей много потерял, когда вылазки затевал. Наемные бунтуются. Нанял он их на срок, срок вышел, а он не отпускает. Несколько человек бросил в подземелье, а остальные его самого чуть было не прикончили. Испугался, всех отпустил. Словом, одно ему остается — выйти из замка в поле драться, чья возьмет. А драка, думаю, будет короткая. Сила-то на стороне его врагов. Вы спросите, откуда я знаю. А вот откуда. Я их разным сенешалам да маршалам первый приятель. Без меня их кухни и камины без хороших дров останутся. Хозяйство их останется без факелов добротных, без мельничных колес, без плотин, без мостов дорожных и подъемных, без замковых построек. Почему? Потому что я знаю места в каждом лесу, где деревья рубить, как вывезти, все дороги знаю. Вам известно, что для ваших башмаков лучшее дерево — бук. Верно? Крепкий он и для топлива лучший, горит хорошо, а главное, дыму мало дает. Вот они меня за это жалуют. Без меня сеньоры выгнали бы их взашей. А вот вы знаете доброго рыцаря Оливье де ла Вейре, птицелова, так он со мной такую дружбу завел, смех один. А почему? Потому, что я своим топором всех птиц распугать могу. А я ему за добро добром плачу, указываю, где какие птицы водятся и где буду стучать, где нет. Много лет мы с ним так по птичьей части орудуем.
Вилланы засмеялись.
— Один он такой на всю страну нашу. Не о нем речь, о других, о недобрых. Вот кончится война, и вам придется на ваши пепелища возвращаться. Куда иначе денетесь? А сеньорам вашим только этого и надо. Начнут они вас гнуть пуще прежнего. Деревни, мельницы, плотины, мосты — все, что они сожгли, кто строить будет? Вы. Лес возить, поля перепахивать кто будет? Вы. А за войну денежки поистраченные с кого получать? С вас. Побольше надбавит на подати. Брал из двенадцати снопов два, теперь четыре возьмет. Вот и всё.
— К королю пойдем защиты просить!. г.
— В войне мы не виноваты!..
Дровосек рассмеялся:
— К королю? Вот к слову пришлось. Может быть, кто-нибудь из вас и слышал про короля Робера, прадеда нынешнего короля?
— Слышал я, — раздался старческий голос. — Отец мне рассказывал. Хороший был король, привержен к святой церкви был. Благочестивым так и назвал его народ…
Дровосек резко перебил говорящего и встал, махнув рукой в сторону:
— Неправда! Не народ его так назвал, а его придворные льстецы и прихлебатели. Всего «благочестия» только и было, что он слагал церковные песнопения. Когда папа наложил на него семилетнее покаяние за женитьбу на Двоюродной сестре и за отказ повиноваться отлучил его от церкви, лишил святого причащения, тогда король жену бросил и женился на дочери графа Тулузского Вот как! А народ наш при нем умирал голодной смертью, и вилланы и городские ремесленники. В начале своего царствования король Робер войной отнял у баронов герцогство Бургундское, Дижон и Дре. А когда в голодные годы бретонские вилланы и руанские суконщики и ткачи поднимались против своих сеньоров, король Робер стал на сторону баронов и жестоко расправился с восставшими. Как собак вешал. Деревья большого леса были увешаны сотнями несчастных, осмелившихся потребовать хлеба своим голодающим семьям…
Дровосек сжимал руку в кулак и грозил невидимому врагу. Голос его звучал все громче, и каждым словом, как мечом, он разил противника.
— На этот раз его никто не отлучил от церкви. У самого духовенства было много земель, деревень и замкрв. А церковь запрещает рабам восставать против своих господ. Сговор короля с церковью оказался полным. Вот духовенство и признало за ним название «благочестивого»… А народ его проклял! Вот какова правда о короле Робере.
Дровосек вытер рукой пот со лба. Вилланы молчали, понурив голову. Наконец кто-то из молодых крикнул:
— А давно это было?
— Да больше ста лет прошло, а ничего не изменилось. И сервы такие же, и ремесленники, и бароны с духовенст* вом, и правнук такой же, как его прадед. Да вы сами знаете, какая наша жизнь…
Говоря это, дровосек стал на пень и протянул руку к вилланам:
— Дорогие братья и друзья мои! Я не учить вас пришел, а пришел с добрым советом от всего сердца моего, за долгую жизнь наболевшего…
Старики, стоявшие в первом ряду, сняли шляпы. За ними и все в толпе, кто был с покрытой головой, и пододвинулись ближе вперед.
Дровосек продолжал:
— Хотите быть свободными, хотите жизнь лучшую увидеть — берегите оружие, вами добытое, не выпускайте его из рук ваших. Война кончится — спрячьте его подальше и храните, соблюдая тайну. Придет время, не вам, так сыновьям вашим, не им, так внукам вашим будет с чем добывать себе свободу. Бережно копите силы ваши из рода в род.
В эту минуту Жак был похож на древнего галльского друида [103] .
Он развел руки и, глядя куда-то вдаль, сказал:
103
Друиды — древние галльские и британские жрецы, поклонявшиеся природе и совершавшие богослужения в лесах. Помимо религиозных обрядов, они выполняли и судебные функции.
— Вижу — настанет день, когда, пройдя кровавый путь тяжелых испытаний, смерти, борьбы, выйдут вилланы на широкую дорогу, освещенную солнцем свободы, навстречу новой и мирной жизни! Истинно будет так!..
Дровосек говорил с большой искренностью и убеждением. Взгляд его излучал глубокое сострадание и любовь к простому народу, непоколебимую веру а победу правды над злом. Многие женщины слушали его, стоя на коленях, и крестились.
И вот в эти минуты Ив понял, что Жак–дровосек не колдун и не святой, а человек, понявший правду людскую. Отвратительными показались ему проповеди монахов и жалкими путаные нравоучения парижских философов.
Ив, почувствовав, что кто-то положил руку ему на плечо, обернулся. Это был отец Гугон. Словно угадав мысли своего ученика, отец Гугон сказал, кивнув в сторону дровосека:
— Вот у кого следовало бы поучиться нашим городским клирикам.
Глава XX
РИМСКИЙ МОСТ
Вечером в широкой палатке епископа, разбитои в лесу под тенью двух огромных дубов в нескольких шагах от опушки, за которой в поле расположился епископальный отряд, шла довольно шумная беседа между епископом, рыцарем Жоффруа де Морни и рыцарем Раулем де Рокфлёром. Шум этот происходил от чрезвычайной крикливости рыцаря Жоффруа и громкого баса епископа. Кроме того, перед беседующими стоял стол, уставленный кружками и пятью кувшинами с вином, из которых три были уже пусты. Светильник на высокой железной подставке коптел, проливая тусклый свет на сидящих у стола и на дамуазо за спиной рыцаря Рауля, на постель с настланным медвежьим мехом и брошенным на него черным плащом, на меч, шлем, кольчугу и наперсный крест, висевшие на колу, вбитом в землю, на сапоги с длинными серебряными шпорами и глиняную миску на скамейке.